Читать книгу "Тайная вечеря - Павел Хюлле"

— Вы — божий человек, — сказал он на прощанье. — В случае чего я вам задарма сыграю заупокойную.

Доктора это ничуть не порадовало.

Уже было начало одиннадцатого, а Петрушкова с дочкой все не шли. Левада выключил радио — невозможно без конца слушать почти одинаковые комментарии. Теория, гласящая, что средства массовой информации сами провоцируют катастрофы, за счет которых потом живут день, неделю, месяц, год (ненужное вычеркнуть), хоть и абсурдная, казалось, подтверждается. Думая об этом, доктор посмотрел в окно и замер: по лугу, явно направляясь к медпункту, быстро шагали двое мужчин, неся на руках третьего. Они, собственно, пытались бежать, но высокая, чуть не по колено, трава успешно пресекала их попытки. Видимо, вышли из лесу, а значит — доктор прикидывал, к какой следует готовиться травме, — это лесорубы. Размозженная стопа? Череп? Бедренная кость? От лесных рабочих чего угодно можно ожидать: Левада уже вытаскивал топор из спины, останавливал кровотечение из руки с отрубленной кистью, искал в траве три отрезанных механической пилой пальца. Не раздумывая он переставил на середину кабинета стоявшую у стены узкую кушетку, приготовил бинты, пластыри, йод и спирт. Однако, снова взглянув в окно, понял, что ошибся с диагнозом. Вовсе не лесорубы, а близнецы Очко несли по лугу своего младшего брата Михала. Леваде близнецы нравились: похожие как две капли воды братья летом работали на стройках, а зимой подрабатывали в мастерской плетеных изделий. Не пили. На праздниках Добровольной пожарной охраны один играл на гобое, второй — на тромбоне. Содержали старуху-мать и меньшого, которого как раз сейчас несли на руках.

— Что случилось? — крикнул Левада в распахнутое настежь окно. — Потерял сознание? Получил по голове?

Наверно, близнецы были слишком измучены, а может, перепуганы — они ничего не ответили, и доктор выбежал в коридор и оттуда в сени, чтобы открыть им дверь. В таких случаях — по меньшей мере три-четыре раза в году — он жалел, что в своем медпункте один как перст: вот тут пригодилась бы медсестра или, на худой конец, санитар, которого местные, конечно, величали бы фельдшером.

Беглого взгляда на Михала Очко хватило, чтобы понять: мальчик задыхается. Наконец, уже в кабинете, положив брата на кушетку, близнецы, утирая пот с лица, одновременно прохрипели: «Пчела!»

У мальчика была короткая и вдобавок толстая шея, что сильно мешало определить степень отека. Доктор достал из стеклянного шкафчика гидрокортизон. Оставалось мгновенно решить, какую дать дозу и как ввести препарат: внутривенно или внутримышечно. Он выбрал второй вариант и вколол две ампулы гидрокортизона пареньку в руку. Свистящее дыхание учащалось, бледное лицо стало фиолетовым, тело сотрясала дрожь. Доктор вспомнил, что у него есть адреналин, который должен подействовать гораздо быстрее, и тоже внутримышечно ввел целую ампулу. Но и это не помогло. Лицо Михала почернело, свист стихал. Левада перебирал в уме поразительные истории, которые слышал еще студентом: кто-то произвел коникотомию перочинным ножиком в мчащемся поезде, кто-то на вечеринке вынужден был воспользоваться кухонным ножом. В шкафчике с незапамятных времен лежал один ланцет.

— Кладите его на пол. На пол! Скорее!

Близнецы, увидев, как доктор разворачивает промасленную пергаментную бумагу и вынимает из нее ланцет, как затем усаживается верхом на грудь мальчика, переступили с ноги на ногу и перекрестились — одновременно. Большим и указательным пальцами левой руки Левада пытался нащупать и придавить кадык — иначе не натянуть кожу. Сделав разрез между кадыком и верхним хрящом трахеи, крикнул:

— Ради бога, трубку, поищите в шкафчике, черт, я вам говорю: нужна трубка!

Из разреза вырвался долгий высокий свист. Будь здесь профессор Гродский, он бы поставил за эту операцию «отлично». Близнецы, которые в острых ситуациях, вероятно, всегда действовали синхронно, бросились к шкафчику, но вместо того, чтобы открыть стеклянную дверцу и взять трубку, его опрокинули. Грохот бьющегося стекла страшно разозлил доктора, но ругаться не было времени: в груде разбитых баночек, пузырьков, таблеток, бинтов, среди липких лужиц йода, разбавленного салициловым спиртом, он отыскал пластиковую дренажную трубку, отрезал кусок ланцетом, ополоснул над раковиной, окунул в перекись и вставил в разрез на шее.

У Михала Очко постепенно выравнивалось дыхание, возвращался в норму пульс; он открыл глаза. Близнецы перенесли брата на кушетку, после чего — по собственной инициативе — принялись подметать пол.

— Вы что, рехнулись? — Доктор Левада заметил, что только сейчас у него от волнения начинают дрожать руки. — С ума посходили? В машину его и в больницу. Мигом!

— Как? — одновременно заговорили близнецы. — «Фиата»-то у нас нету!

— В лесу остался, — сказал первый, — сперва эта чертова шина спустила!

— А пока мы с ней возились, пчела ужалила Михала! добавил второй.

Тщетно дожидаясь соединения с поветовой больницей — пожалуйста, подождите ответа оператора, — Левада кивал, выслушивая очередные порции информации: маленький «фиат» братьев Очко застрял около лесосеки, потому что на запасном колесе, которое они достали из багажника, оказалась здоровенная гуля. Хорошо хоть Михал не задохнулся, пока они чуть не два километра его тащили. А сейчас, покуда доберутся до лесосеки, заберут колесо, отвезут в город, привезут починенное обратно и поставят, пройдет часа два, не меньше.

Доктор наконец соединился с приемным покоем, где решительно отказались прислать «скорую». Одна испорчена, вторую вызвали на инфаркт.

— Значит, поедем на моей. — Доктор протянул ключи ближайшему из близнецов. — Посадите его сзади, и чтоб голова все время была откинута, вот так, — показал, — чтобы не давило на трубку. Я только заскочу домой. Давайте!

Но в тот день ничего не могло произойти нормально. Мальчик был так слаб, что пришлось разложить старые, еще военных времен, носилки и отнести его в машину, а когда доктор, заперев медпункт, помчался к себе, оказалось, что ключи от квартиры он оставил в кабинете. Наконец, уже стоя перед зеркалом в тесной ванной, он вспомнил о трех вещах разом. Он не успеет побриться (но успеет надеть, как просил в письме Матеуш, белую рубашку без галстука и темный пиджак) и, по-видимому, не успеет — если хочет приехать в театр вовремя — отвезти близнецов обратно в Поганчу. С этого он и начал, поворачивая ключ в замке зажигания:

— Вернетесь на автобусе. — Он проверил в зеркальце, правильно ли они поддерживают голову брата. — У меня в городе дела.

Они не возражали. В неуклюжей старательности, с какой они выполняли распоряжения доктора, было что-то трогательное. Один обнимал Михала так, чтобы тот не сполз вниз. Второй прислонил затылок мальчика к своему плечу, немного приподняв его подбородок. Только за дворцом, когда, выехав из парка, старенький «рено» запрыгал на булыжниках, доктор Левада сумел окончательно унять дрожь в руках. С операцией он справился, но, говоря по чести, уже разрезая ланцетом обросший жиром и отекший хрящ, не был уверен, что попадет куда надо, и боялся, что прилагает слишком большое усилие. Профессор Гродский, демонстрируя в старой прозекторской коникотомию на трупе шестидесятипятилетней женщины, повторял: «Главное — быстрота и точность! Точность, дорогие коллеги! Вот так легко повредить гортань! А так — перерезать артерию!» Левада помнил, как слипались у него тогда глаза. Целую ночь он дежурил на «скорой помощи», потом в общежитии писали декларацию «Солидарности», потом пришлось идти на лекцию и под конец — в прозекторскую.