Читать книгу "Великая смута - Николай Плахотный"

Неторопливо положил на губу край рюмки, втянул в себя содержимое.

— С москвичами постоянно общаемся. Перезваниваемся. Наведываемся друг к другу с взаимными визитами. Вчера только дважды разговаривал с Гавриилом Харитоновичем. Сейчас только, перед вашим приходом, на проводе был Бурбулис. Связь с Москвой постоянная, неразрывная, — закончил со значением.

— Контакты — хорошо. Значит, с пути не собьетесь. Ну а когда же придет время сбора плодов?

Вопрос Пушкашу определенно понравился. Он бросил на меня благодарный взгляд.

— Дайте хотя бы лет пять для разгона.

Я был щедр как начинающий пижон:

— Даю семь А то и все восемь.

Визави осклабился.

— Условия принимаются. Жду вас в Кишиневе в 1998 году.

Пари скрепили рукопожатием. Впрочем, оно не имело продолжения. В прошлом году я стал наводить справки: где теперь господин Пушкаш? Никто не мог дать определенного ответа. Для многих это имя вообще ничего не говорило. Вот так бесследно исчезают пламенные революционеры.

К числу памятных можно отнести и встречу с последним председателем Кишиневского горсовета Н. Х. Костиным.

На сей раз меня приняли без протекции, по первому же звонку. Обстановка в кабинете была камерная. Полупустая комната имела вид нежилой, когда жильцы уже съехали или уже готовятся к экстренному отъезду.

Не церемонясь, хозяин попросил убрать не только диктофон, но и блокнот. Да еще и со своей стороны принял меры предосторожности. Проверил, крепко ль прикрыта дверь. Вырубил связь. Для чего повернул телефонный диск и в гнездо вставил спичку. Тем самым исключил возможность подслушивания.

Сразу выяснилось: с Николаем Харитоновичем мы однокашники. Точнее, нас разделяли пять лет. Оказалось, что Костин знаком со мной по газетно-журнальным публикациям. Признаться, мне польстило, когда услышал от мэра Кишинева, что, читая мои статьи в журнале «Коммунист», готов был рядом с моей фамилией поставить и свою. Значит, встретились единомышленники. И я, не церемонясь, спросил напрямик:

— Куда же Молдова путь держит?

И услышал в ответ мнение человека здравомыслящего, лишенного всякой предвзятости:

— Молдавия никуда идти не хочет. Ей и так хорошо. Но ее тянут, как в той песне: «Дан приказ идти на Запад».

Хозяин кабинета на всякий случай скосил взгляд на телефон:

— Но ведь народ в ту сторону идти не хочет. Его мнения и не спросят. И никакого референдума не будет, хотя о нем кричат едва не на каждом шагу. Не будет, потому что как огня боятся.

Я повторюсь, но это необходимо. Именно интеллектуальной элите принадлежит западническая идея. О том же говорил и Костин, имея в виду столичных гуманитариев — поэтов, писателей, скурвившихся журналистов, юристов (особенно адвокатов), вузовскую профессуру, историков, философов, литературоведов. Если оставить в стороне высокую материю, митинговые лозунги и красивую (кафедральную) риторику, оказывается, что побудительным мотивом сближения этого края с Западом (читай: Румынией) служит всего лишь желание расширить круг профессионального и культурного общения местных интеллектуалов со своей братией за кордоном. Ну пусть! Но что взамен? Интеллигентным людям не пристало мелочиться. Да и вообще, какие могут быть счеты меж братьями. Впрочем, напрямую, открыто об этом не говорят.

Есть для этого случая подходящее слово: жеманство. Точно также рассуждали советские вожди сорок пять лет назад, когда по пьянке, ни за понюх табаку, отдали Крым своим собутыльникам по партии. Кус земли русской стал с тех пор неразменной собственностью суверенного государства. И теперь наши «браты» с кривою ухмылкою говорят: «Накось, выкуси!» Так что за удовольствия родителей всегда дети расплачиваются.

КУДА МОЛДАВАНИНУ ПОДАТЬСЯ?

Костин — юрист, его специальность государственное право. Поэтому хотелось вызнать мнение доки по поводу скандальных слухов о скором воссоединении территорий по обе стороны Прута. Вопрос будоражил мирян: им пугали, им играли, им засерали мозги.

В начале девяностых неопределенность будущего тревожила не только «русскоговорящих», но и коренное население. Особенно тех, кто помышлял или уже занимался предпринимательской деятельностью. Сказано: хозяйство вести — не штанами трясти. Людям от бизнеса важно наперед знать, с кем придется иметь дело: то ли со стабильным государством, готовым постоять за своих сограждан в любой точке земного шара, то ли быть гражданами второго сорта в стране, которая сама еще в раздумье — не знает куда идти.

Николаю Харитоновичу тоже не дает покоя эта занозистая проблема.

— Тут только два пути, — говорил Костин, потирая висок. — Первый — аннексия, отторжение. Второй — плебисцит по поводу добровольного слияния земель. Но я уже говорил и повторяю снова, — борясь с головной болью, молвил мэр, — этот вопрос не будет иметь в народе положительного мнения. Молдаване будут за свою независимость стоять насмерть.

Так рассуждают здравомыслящие. И, разумеется, те, кого всерьез беспокоит судьба родины, а не корысть и не рвачество. Всенародный опрос — реальный шанс сохранить целостность Молдовы, причем в первозданных границах. Опасение оказаться в стальных объятиях Румынии отпугивало, с одной стороны, гагаузов, с другой — жителей Приднестровья. Никто, даже самые оголтелые радикалы из стана НФМ не сомневались, что 87–90 процентов населения проголосует за полную независимость «царэ» (страны, царства), но отнюдь не в пользу лукавой идеи «всерумынского» союза. Вот чего боялась фронда, присвоившая себе титул «соль земли».

Известно намерение президента Снегура подтвердить независимость республики не большинством голосов скандального депутатского корпуса, а всем народом — поголовно. И потому умолял парламент «как можно скорее принять закон о референдуме». И таким образом определиться окончательно: жить ли Молдове самой по себе или же под протекторатом старшего брата, живущего на правой стороне Прута?

Впрочем, вопрос о старшинстве достаточно спорный. Стаж государственности Молдовы в несколько раз превосходит румынский показатель. Дело не только в примате первородства. У народа крепкая память. Старшее поколение молдаван еще не забыло довоенные годы, прошедшие под эгидой румынской короны. Тяжкое было времечко, не приведи Господи! Попрание гражданских прав, унижение человеческого достоинства было делом обыденным. Полномочными представителями «королевского двора» выступали жандармы всех чинов. Их аргументы стали даже достоянием фольклора. В народных песнях запечатлен бармалейский образ начальника (примаря), которого боялись даже бешеные собаки. Действительно, королевские назначенцы имели власть неограниченную и пользовались оною безотчетно, как заблагорассудится. Как правило, это обретало форму дикого самодурства. Палка, зуботычина, разорительный штраф, холодная камера и взятка, — вот символы румынской административной машины.

Коренной комратчанин (отец моего друга и соклассника Кости Пеева) бадя (дядя) Костакэ под настроением бывало рассказывал о том, как жилось при румынах. Уличным начальником был у них некто Избындэ — дуролом, солдафон. Он не выносил не только пререканий, но даже рассуждений из уст своих подопечных. Примарь требовал, чтобы жители околотка при встречах отдавали честь. А на любой вопрос отвечали по-армейски: «Так точно!» или «Никак нет!» К рассуждающим, а тем более к спорщикам Избындэ применял меры административного воздействия, вплоть до ареста или крупного денежного штрафа.