Читать книгу "Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда"

— Как насчет встречи завтра? В отеле «Икойи» вечеринка с коктейлями. Я представил бы всю твою семью кое-кому из наших эмигрантов. Им нужна земля, и я могу устроить, чтобы они купили у твоего отца раз в пять, а то и в шесть дороже.

— Завтра я участвую в благотворительной поездке общества Святого Викентия де Поля.[22]

Господин Оконджи подошел к ней вплотную и дохнул ей в лицо перегаром.

— Ты сводишь меня с ума.

— Мне это неинтересно, господин министр.

— Я без ума от тебя. Вот что, в министерстве тебе не придется работать. Я тебя назначу в любой совет, в какой захочешь, и квартиру для тебя обставлю, где пожелаешь.

Он притянул ее к себе, и в первый миг Оланна безвольно обмякла. Она привыкла к приставаниям мужчин, от которых несло дорогим одеколоном и самоуверенностью: у меня есть власть и деньги, а у тебя — красота, значит, ты создана для меня. Когда Оланна оттолкнула его, ощутив под пальцами дряблое тело, ее едва не стошнило.

— Довольно, господин министр.

Глаза его были закрыты.

— Я люблю тебя, поверь. Люблю.

Оланна выскользнула из его рук и ушла с балкона. Из гостиной долетали неразборчивые голоса родителей. Оланна остановилась понюхать поникшие цветы на столике у подножия лестницы и поднялась к себе. Собственная комната показалась ей чужой. Теплые коричневатые тона, песочного цвета мебель, темно-красный пушистый ковер. Здесь было так много свободного места, что Кайнене называла их комнаты квартирами. На кровати лежал выпуск «Лагос лайф», Оланна подняла его, пролистнула. На пятой странице безмятежно улыбались она и мать на светском приеме у британского верховного комиссара.[23]Заметив фотографа издали, мать обняла ее, но, когда щелкнула вспышка, Оланна подошла к нему и попросила не печатать снимок. Фотограф ответил недоуменным взглядом. Глупый порыв с ее стороны: парню-то невдомек, до чего тяжело жить у всех на виду.

Оланна читала, лежа в постели, когда раздался стук в дверь и зашла мать.

— Читаешь? — В руках она держала несколько рулонов материи. — Только что проводили господина Оконджи. Просил тебе передать.

— Что это?

— Перед отъездом господин Оконджи попросил шофера достать из машины. Самое модное кружево из Европы. Правда ведь, прелесть?

Оланна пощупала ткань.

— Согласна.

— А видела, в чем он был одет? Необыкновенно! Ezigbo![24] — Мать присела к ней на постель. — Говорят, он не ходит в одном и том же. Наденет раз — и отдает слугам.

Оланна вообразила слуг, чьи сундуки ломятся от кружев, — наверняка беднягам платят гроши, зато раздают агбады с хозяйского плеча, в которых им некуда пойти. На душе было тяжело. Разговоры с матерью утомляли ее.

— Какой выбираешь, нне?[25]Я велю сшить для вас с Кайнене блузки и длинные юбки.

— Спасибо, мама, не надо. Закажи лучше что-нибудь для себя. В Нсукке мне вряд ли понадобятся дорогие кружева.

Мать провела пальцем по тумбочке у кровати.

— Эта дура горничная плохо вытирает пыль. Думает, я ей плачу за красивые глаза?

Оланна отложила книгу. По натянутой улыбке матери, по скупым жестам она догадалась, что та хочет что — то сказать.

— Как дела у Оденигбо? — выговорила мать.

— Все хорошо.

Мать вздохнула преувеличенно громко, будто моля, чтобы Оланна одумалась.

— Ты хорошо подумала насчет переезда в Нсукку? Уверена?

— Ни капельки не сомневаюсь.

— Но ведь там никаких удобств! — При слове «удобств» мать заметно содрогнулась.

— Обойдусь и без удобств, — заверила Оланна и едва сдержала улыбку: наверняка мама представила скромный университетский домик с убогой мебелью и голыми полами.

— Ты можешь найти работу в Лагосе, а по выходным ездить к нему.

— Не хочу работать в Лагосе. Я хочу преподавать в университете и жить с ним.

Мать смерила Оланну взглядом и поднялась.

— Спокойной ночи, дочка, — сказала она тихим, обиженным голосом.

Оланна долго смотрела на дверь. Недовольство матери не было для нее внове, оно сопровождало почти все ее важные решения: когда Оланна предпочла двухнедельное исключение из школы Хитгроув, отказавшись извиниться перед учительницей за слова, что уроки по Пакс Британника[26]противоречивы; когда примкнула к студенческому движению за независимость в Ибадане; когда отказалась выйти замуж за сына Игве Окагбуэ, а потом — за сына господина Окаро. И все — таки каждый раз она чувствовала себя виноватой, каждый раз ей хотелось попросить прощения, как-то загладить вину.

Оланна уже засыпала, когда постучала Кайнене.

— Ну? Раздвинешь ноги перед этой слоновьей тушей в обмен на папин контракт? — спросила она.

Оланна подпрыгнула от неожиданности. Она уже не помнила, когда Кайнене в последний раз заходила к ней в комнату.

— Папа буквально утащил меня с балкона, чтобы оставить тебя наедине с душкой министром, — продолжала Кайнене. — Интересно, если он тебя не заполучит, будет заключать с папой договор или нет?

— Он не сказал, но, видимо, будет. Папа ведь даст ему десять процентов.

— Все дают десять процентов, так что дополнительные услуги не помешают. Не у каждого из конкурентов есть красавица дочка. — Слово «красавица» Кайнене произнесла нараспев, приторным голосом. Она листала номер «Лагос лайф», пояс шелкового халата туго стягивал плоскую фигуру. — В положении дурнушки тоже есть преимущества. По крайней мере, не служишь приманкой.

— Я не приманка.

Кайнене молчала, углубившись в статью. Затем подняла взгляд:

— Ричард тоже едет в Нсукку. Получил грант, будет писать там книгу.

— Вот и хорошо. Значит, ты тоже будешь приезжать в Нсукку?

Кайнене пропустила вопрос мимо ушей.

— Ричард в Нсукке никого не знает. Может, познакомишь его со своим любовником-бунтарем?

Оланна улыбнулась. «С любовником-бунтарем». Чего только не ляпнет Кайнене.