Читать книгу "Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни. Загубленная сиеста - Филипп Делерм"

Скажете, это вопрос быстрой или медленной езды? Возможно. Но некоторые шпарят вовсю на велике, а другие неспешно скользят на велосипеде. Тогда, выходит, дело в легкости и тяжести? Вот это ближе к истине. Кому что хочется: взлететь и оторваться от земли или уверенно передвигаться, опираясь на нее. Да что там! Разница во всем! В цвете одежды. Сторонники велосипедов любят ярко-оранжевый и ядовито-зеленый, в стане великов отдают предпочтение мягко-коричневым, бледно-пастельным, приглушенно-красным тонам. Не сходятся вкусы и в ткани и стиле. Тут просторный покрой, шерсть, вельвет, шотландка. Там – все из синтетики, все в обтяжку.

Принадлежность к той или другой партии – это нечто врожденное, близкое к политике. Однако и самые рьяные приверженцы велосипедов бывают вынуждены изменить себе ради любви, ибо влюбленным подобает кататься только на велике.

НАЧИНАЮЩИЙ ИГРОК В ПЕТАНК

– Ну что ты там? Загоняешь или вышибаешь, э?

Фальшивый марсельский акцент – часть устоявшегося ритуала. С шаром в руке чувствуешь себя довольно неуклюже. И, сколько ни храбрись, ни паясничай, ни готовься «приложиться к Фанни»[6]и хлопнуть в утешение анисовки, как ни передразнивай свирепого Ремю[7]или хохмача Фернанделя, от правды не уйдешь – тебе не хватает класса. Нет, ты конечно же не полный неумеха, не будешь стоять враскоряку, помахивая мячом на полусогнутой руке и примериваясь, как бы поудачнее его запустить. Но и выдерживать значительную паузу перед мастерским броском, злостно испытывая терпение окружающих, тоже не станешь. Суть игры в переживании за каждый шар: сколько раз постыдно промажешь – на метр мимо шарика-мишени – и подшибешь сам себя, пока вдруг не положишь шар впритык или точнейшим попаданием не вытеснишь с позиции противника!

Да все это не важно! Главное – этот праздничный, летний гул, стук сталкивающихся друг с другом блестящих шаров. Сами собой приходят слова и движения.

– Мишень-то видишь?

Подходишь и носком ботинка показываешь шарик, незаметный между двумя белыми камнями. Болтливость постепенно проходит, тебя разобрало не на шутку. Ты уже не ждешь в сторонке, чем кончится дело, а лезешь в круг, в гущу событий, туда, где лежат отыгранные шары.

– Ну, чья взяла?

Берешь веревку для промеров. Тебя обступают со всех сторон. Не так-то легко измерить промежутки и ничего не сдвинуть под ревнивыми взглядами соперников.

– Мой лучше лег. Чуть-чуть, но поближе.

Еще один, последний шар – и все, идешь назад, стараясь не спешить и сделать безразличный вид. Нет, на коленки ты не станешь, до такого не дойдет, но будешь долго целиться, пока не сделаешь обдуманный, похожий на священнодействие бросок. Раз – и на несколько секунд замрешь, следишь, как покатился шар. Вот он почти остановился, бежишь к нему и с ложной скромностью трясешь руками на ходу. Ты не побил рекорд, но и не дал маху, бросок удачный.

В начале кона ты тоже собирал шары, чужие. Теперь, в конце, совсем другое дело – они твои!

ЗАГУБЛЕННАЯ СИЕСТА

Перевод А. и Н. Васильковых

НАД КОРТАМИ РОЛАН-ГАРРОС СЕЙЧАС ПОЙДЕТ ДОЖДЬ

«Метео-Франс предупреждает, что примерно через двадцать минут может начаться ливень». Все краски на корте разом изменились. Оранжевая площадка стала тускло-красной, почти бурой. Светло-зеленый брезент с буквами BNP за спинами судей на линии вдруг напомнил о закрытом бассейне, повеяло скукой спортивного зала. Дождь еще не пошел, но в воздухе, должно быть, уже повисла изморось, потому что очертания начали расплываться.

И вот наступает минута, которой мы ждали и опасались: подающий, взглянув на небо, переводит глаза на судью. Тот, невозмутимо восседая на своем стуле, спокойно объявляет счет – 15:30. Он должен показать, что никто на него не влияет: одному из этих двоих всегда выгодно прервать встречу. Игра продолжается, но счет уже всем безразличен. Дождь вот-вот прольется. Так бывает, когда чего-то боишься, но знаешь, что это все-таки произойдет. И когда откровенно и неумолимо обрушивается ливень, безропотно смиряешься. Судья в несколько секунд скатывается со своего стула, запасные ракетки и полотенца исчезают на самом дне сумок, рабочие растягивают большой, темный и покорный кусок брезента.

Теперь уже ничего не поделаешь. Сидя перед телевизором, почти ощущаешь аромат мокрых лип в июньских аллеях. Как настоящий зритель, мысленно прогуливаешься в ожидании продолжения. Покой, бездействие. Париж застыл у Порт-д'Отей. Все технические средства, весь рекламный шум и все спортивные страсти, сосредоточенные на этом турнире, меланхолически замедляют ход. На следующей неделе, к финалу, погода непременно исправится, земля на корте снова будет рыже-красной, и телеобъективы высунут свои чудовищные морды. Но сейчас скучновато, хочется выпить чаю и натянуть свитер, хотя совсем тепло. Над кортами Ролан-Гаррос идет дождь.

ВСТРЕЧА ЗА ГРАНИЦЕЙ

Мы ничего о них не знаем. Даже фамилии и то ни разу не слышали. Встретившись с кем-нибудь из них в булочной или в табачной лавке, мы обычно кивнем – и только. А все-таки мы вот уже десять лет как то и дело пересекаемся, не проявляя к ним ни малейшего любопытства. Это даже нельзя назвать безразличием. Скорее привычное соседство, не то чтобы неприятное, просто ни к чему не обязывающее.

А теперь – надо же, они оказались здесь, посреди Гайд-парка! После толкотни магазинов на Риджент-стрит мы баловались английской свободой, когда каждому позволительно взять себе шезлонг и с довольной улыбкой развалиться в нем, свесив ноги на травку, развалишься, свесишь – и чувствуешь себя почти что туземцем. Но вот всего в каких-нибудь нескольких ярдах от нас, как раз напротив, точно так же раскинувшись на темно-зеленой ткани… Надо признаться, это открытие не приводит нас к неудержимому восторгу. Скорее, к настороженности, как раз и вызванной мыслями о том, что следовало бы проявить радость, но сделать это будет не так-то легко. У них в ту же секунду зарождается в точности такое же чувство, и дальше все действуют синхронно. Мы хором удивляемся, вытаращив глаза и разинув рот. Мы медленно сближаемся, медлительностью этой опровергая выказанную за мгновение перед тем беспредельную радость. Но о чем же с ними разговаривать-то?

И тут на помощь приходит спасительное лицемерие, накопленное за годы жизни в обществе. Да-да, та самая годная на все случаи жизни непринужденность, которая хоть и не дает забыть о подростковой робости, но сменяет ее, обозначая непоправимый переход к зрелости, это она, непринужденность на все случаи жизни, и плюс к ней дурацкая, но в высшей степени удобная самоуверенность дают нам возможность со слегка непристойной естественностью вступить в разговор. Мы говорим. Говорим, само собой разумеется, об Англии. Любой намек на общие корни категорически исключается. Зато мы во всех подробностях обсуждаем, как доехали, где нас поселили, как здесь удобнее перемещаться – на метро или в такси. И удивляемся, испытывая упоение от собственной энергичности. У нас полное взаимопонимание, как только нам раньше в голову не пришло познакомиться? Мы по-прежнему почти ничего не знаем об их жизни, но они такие милые, такие симпатичные, и, окончательно растаяв, мы вот-вот предложим им пойти куда-нибудь выпить по стаканчику. Правда… Правда, мы ведь в Лондоне всего на два дня, и, если примемся попусту тратить время на общение с соотечественниками, наши возможности впитать в себя английскую атмосферу начнут съеживаться наподобие шагреневой кожи. Ну так что, встретимся, как только вернемся во Францию? Конечно, само собой… Хотя… Нельзя же целый век только и разговаривать что о Лондоне…