Читать книгу "Небеса - Анна Матвеева"

"Для начала ограничимся телесно ориентированной терапией в сочетании с голотропным дыханием. Начинайте завтра, с утра, подключайтесь смело к группе! Все будет хорошо, Глафира, вы — в надежных руках!"

"Аглая, — поправила я. — А что за картинки у вас?"

"Их рисуют наши пациенты перед самой выпиской, видите, — в каждой прослеживается некий общий символ. Глаз — это страх больного перед Высшим Разумом, таким, знаете, Большим Братом, который вечно наблюдает за тобой. Соня Сергеевна расщебеталась не на шутку, видать, я угодила с вопросом. — У каждого человека свои страхи, Аглая, но не каждый знает о них. Вот вы знаете, чего боитесь?"

Директриса застыла в кокетливом ожидании, навалившись вполне кустодиевской грудью на стол. И я сказала ей правду:

"Больше всего на свете я боюсь смерти".

"Своей или чужой?"

"Все равно".

"Знаете, Аглаюшка, вы меня заинтересовали! Я возьму вас к себе в группу".

Хихикая, Соня Сергеевна вывела меня из кабинета, где нас поджидала Говядина с «анкеточкой» и Лапочкин с взволнованным взглядом.

Теперь родственники могли ехать на волю с чистой совестью.

Из окна хорошо виднелись машина Лапочкина и сам Алеша: он целовал Сашеньку в висок так долго и протяжно, словно хотел высосать мозг. Потом они уехали, а я поплелась в палату. Это был полулюкс, на котором решительно настоял Алеша, но даже раковина и туалет не спасали: комната смотрелась жутко и уныло. Я сразу возненавидела и синтетическую штору в аляповатых цветках, и облезлое бра в изголовье пружинной койки, и вытертую тумбочку с безвольно повисшей на одной петле дверцей. Заляпанная неопознаваемой дрянью батарея жарила изо всех сил, так что ее вполне успешно можно было приспособить к разогреву пищи: вот только есть мне нисколечко не хотелось. Больше всего мне хотелось сбежать отсюда первым же автобусом…

День растянулся в бесконечность.

Я курила в туалете — прокаленном, едко пахнувшем хлоркой, — курила, сидя на перевернутом ведре. Рядом шарашилась усатая бабка-техничка, почти с головой запакованная в серый халат:

"Больная называется! Сидит, курит! Давай отседова, на улице кури!"

В дневное время клиника вымирала — больные прятались в палатах, как в норах, или принимали лечение. Только к девяти часам, под громкие позывные телесериала главный холл наполнялся живыми людьми. Усевшись рядами, пациенты жадно следили за вымученными страданиями, а я разглядывала пациентов, спрятавшись за псевдокоринфской колонной. На психов они не тянули: люди как люди, в халатах и спортивных костюмах, с вязаньем и кроссвордами…

Сериал смотреть было скучно, и я снова уходила в туалет. Укурившись до отравленного состояния, я смотрела в темное окно, где блестел тонко срезанный месяц, и потом плелась в свой жуткий полулюкс. Приходил сон, но был он тяжелым и мутным, как похмелье: мне казалось, будто от подушки пахнет мокрой резиной, а может, я просто плакала во сне.

Зима пришла в «Рощу», как вероломный захватчик, и заняла землю, не унижаясь до ультиматумов: мело не хуже, чем в феврале. Мерзли печальные сосны, под ними спали ко всему привычные собаки.

Как все пациенты «Рощи», я приходила на завтрак с личной ложкой в руке — здесь отсутствовали любые столовые приборы. Прямоугольный кусочек хлеба, тусклое масло, бугристая каша в тарелке с голубым клеймом и чай. Завтрак вопиюще соответствовал больничным стандартам, но я не привередничала — быстро ела, стараясь не смотреть, как это делают окружающие. Пациенты «Рощи» перестали казаться мне обычными людьми. Я замечала странные улыбки, зажатые кулачки, неестественные изломы шеи… Многие промахивались ложкой мимо рта или роняли пищу на одежду, после чего разглядывали испачканную ткань внимательно и удивленно. Однажды, когда я собралась уходить, одна женщина вдруг закричала громко и жалобно, как ребенок: она показывала пальцем себе в чай. Никого этот крик не напугал и даже не потревожил, она успокоилась самостоятельно и через минуту пила тот самый чай без всяких жестов и криков.

Шагая в свой корпус, я вспоминала полубезумного братца из Питера — вот он бы идеально вписался в тутошнюю компанию! А я, почти нормальный, в принципе, человек, — что я здесь делаю?..

И приходила покорно в спортивный зал, где в тени шведских лестниц, на черных матах, пропахших пылью, пациенты переживали трансперсональный опыт. Так выражалась Соня Сергеевна, моя желтоглазая наставница. Во время тренингов она демократично переодевалась в спортивный костюм «Рибок».

"У нас новый участник, — торжественно сказала Соня Сергеевна, держа меня за руку. Ладонь ее была холодная и влажная, как брынза. — Давайте повторим для Аглаи обряд знакомства".

Все быстро выстроились в круг, а потом по очереди вышагивали на середину — будто в детском «каравае» — и называли свое имя. Даже очень немолодые пациенты называли себя запросто, без отчества. Таков был Миша полный мужчина с головой морщинистой и лысой, как облетевший одуванчик. Наташа и Зина, подруги средних лет, с уплывшими фигурами смертельно похожие друг на друга, как давно знакомые люди. Еще была шустрая, цыганистая девушка Яна, и Павлик — молодой человек с крошечной, как у динозавра, головой, в общем, группе явно не хватало еще одного человека для четности.

"Теперь сядем в круг и расскажем о своих проблемах", — ласково приказала Соня Сергеевна.

Я оглянулась на дверь.

"Она закрыта", — шепнула директриса и одобрительно кивнула Яне. Яна рассказывала о своем прадедушке, который убил царя в Екатеринбурге. Плохая карма прадедушки влияла на Яну, и девушка не могла подавить в себе агрессию. Миша доверил нам подробный отчет о своих сексуальных проблемах (он не мог с теми, кого хотел, и не хотел с теми, кто мог с ним). Павлик пожаловался на одиночество, подружки, хихикая, признались в затяжной депрессии.

"Теперь ты, Аглая, — настаивала Соня Сергеевна. — Скажи, что ты здесь делаешь и чего ждешь от наших занятий?"

"Не знаю, что я здесь делаю, но больше всего на свете хочу убраться отсюда!" — честно призналась я, немного, впрочем, испугавшись выплеска откровенности. Зря беспокоилась — Соня Сергеевна (мне пришло в голову звать ее просто ЭсЭс) выглядела так, словно я не нахамила, а изощренным образом польстила ей.

"Подышим? — без перехода спросила ЭсЭс, и все, кроме меня, оживились. Аглая, я потом расскажу тебе о голотропном дыхании, а пока доверься мне и дыши животом, дыши всем телом сильно и часто, как можешь. Поняла?"

При чем тут дыхание, хотела спросить я. Разве так лечат человека, отравленного несчастной любовью? Мне бы хотелось поговорить с кем-то умным, а меня заставили дышать животом и фокусироваться на этом. "Вдох сильный, выдох поспокойнее, Аглая!"

Я старалась, но в конце концов бросила и начала наблюдать за другими. С ними происходили странные вещи, по мере усиления дыхания лица пациентов менялись, а тела начинали жить собственной жизнью, никак не связанной с обладателями. Правнучка цареубийцы сидела рядом со мной и, вне сомнений, переживала оргазм — сомкнуто-мучительное выражение лица сменилось таким блаженным облегчением, что мне стало стыдно на нее смотреть. Одинокий Павлик стонал, как порнографический актер, на голубом трико расплывалось неровное, темное пятно.