Читать книгу "Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева"

– Угробить ее втихаря хотите! Хер вам!

– За кого ты нас считаешь, Тенин? – визжит съемочное руководство.

– За х…сосов Калгановых! – хором отвечают спасатели.

Ах, какие мужики! Может, и не красавцы и пьяницы порядочные, но мужики! Я их всех даже полюбила в тот момент самой горячей любовью. Но они все равно уехали. Всунули Тенину под ухо мобильник с криком: «Москва!» Тенин то слушал, то матюгался в трубку, потом сказал:

– Ладно. Но если с ней что случится, я клянусь, на всю страну шум подниму, обещаю!

Бедный Володя! Собирался молча, и слезы в глазах стояли, честное слово, я как раз в палатке у них сидела. Обнялись мы с ним на прощание, как любовники или фронтовые друзья, расстающиеся навеки, и он сказал мне:

– Держись!

Кино да и только.

Сели в лодку мои красавцы защитники и затарахтели в направлении Большой земли. А я осталась на малой, на острове Чалунгва. И скоро на этот благословенный островок прибыли другие бравые ребята, из местных, я так поняла, что совсем уж без спасателей этот маленький рой оставлять нельзя было. Корундосы в какой-то подозрительной форме держались строго и по-русски, естественно, ни бум-бум. Расхаживали как полицейские, и опять никаких съемок не производилось. Но строгость эта длилась всего сутки. А потом почти все как-то разом повеселели.

Первыми повеселели партисипанты. Я подумала, что чокнулась, когда они хором запели. Как раз дремала недалеко от палатки спасателей, где теперь обосновались корундосы. В дом-то я, естественно, не совалась и не собиралась, жила изгоем под большим кустом. Вот дремлю я себе, несчастная и отверженная, в голове муть всякая и ужасы; и вдруг слышу:

– Мы свое призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям!

И хохот. Я аж подпрыгнула. Смотрю – мои враги сидят рядком и орут во все горло, веселые-развеселые. Тут, как пишут в книгах, холодок ужаса пробежал по моей спине. Веселье это я знала хорошо. Кокс. Понюхали для расслабухи. И Калганов, смотрю, сидит и блаженно улыбается. Но это у него первая стадия, когда все хорошо.

В общем, ошибочка вышла с корундскими полицейскими. Корундия – это же что? Это наркотрафик. У них этого дерьма – наркоты в смысле – больше, чем грязи. Еще в первые дни мы пытались к местным лодочникам поприставать по поводу сигареток, пальцами показывали – «Smoke, smoke очень хочется». А они башкой печально мотают: «No sigaretts, no» А потом сами жестами – мол, нюхнуть – пожалуйста, а sigaretts no.

Так что местные полицейские быстренько разобрались, как наладить среди русских идиотов свой национальный бизнес. Деньжата у партисипантов водились, особенно, думаю, у Ильки. Тот без денег вообще никуда. Ну и началась веселуха. Островное party, так сказать. Линейный продюсер проекта Леня Бартош бегает по Чалунгве как бешеный таракан, орет что-то партисипантам, то режиссерам, то операторам. Даже к корундосам побежал. А главный полицай смотрит на него не мигая и молчит, Леня прыгает, слюной брызжет, а полицай – точь-в-точь каменное изваяние, индейский божок. Может, тоже поднюхивал, кто их разберет, корундосов этих, они странные. У них в Корундии смешение всех рас, но мы больше индейцев видели, сначала они нам странноватыми казались, а потом попривыкли – и ничего, вроде симпатяги. Но лица у всех подозрительные, полубандюковские по нашим российским меркам. В общем, Бартош пометался на развалинах, образно говоря, суперпроекта и укатил куда-то.

Только кокс коксом, он, конечно, аппетит притупляет, но голод все-таки не тетка. Партисипанты через сутки очухались, потому что захотели жрать! А жратвы нет. Ее же добывать надо, да готовить. Вот тут-то они и взялись за меня, всей стаей, злобной, обнюханной и голодной.

– Приготовь жрать!

Это они мне. Я знала, что связываться с ними не надо, пыталась спрятаться где-нибудь поглубже в лесу, но они с энтузиазмом объявили на меня облаву и избили в первый раз. Весело как-то били, я бы сказала, беззлобно. Они же все-таки не совсем в себе еще были, и это вроде у них игра такая, наказать непослушную. Непослушную кого? Рабыню? Не знаю, что у них там в башках рисовалось. Может, Илька папочкины рассказы про зону вспомнил. Папик-то Большой прежде, чем олигархом стать, посидел прилично, чего, кстати, никогда не скрывал, а даже гордился этим, называл себя пострадавшим от советской власти. Очень любил фильмы про зону и блатные песни. Ну сыночку с кокса и захотелось папочкиной романтики хлебнуть. Стал он съемочникам орать на все их призывы опомниться:

– Волки позорные!

Партисипанты стали братвой, а я, видимо, опущенной. Правила зоны соблюдались не строго, опущенность моя заключалась в том, что я должна была их кормить и вообще всячески обихаживать. За малейший протест они меня били.

Полицаи, видя, что начинается конфликт, тут же уползали в палатку, держали нейтралитет. Пока режиссеры да операторы прибегут, я уже получу изрядно. И все это снимали камеры слежения, установленные то тут, то там на верхушках деревьев в зоне недосягаемости. Не знаю, отправлял ли Бартош эти видеоматериалы в Москву или сам любовался, но сердце у него прихватило и отправили его с сердечным приступом в местный госпиталь Корунда-сити. Полежал там под капельницами и понял, что совсем помрет, если меня с острова не изъять. Но изъять надо было как-то официально, чтобы и волки сыты, и овцы целы. Овцы не я, конечно, а уже отснятый материал. Потому как если он не предоставит в Москве блистательную версию Супергероя, ему полный шандец, лучше из корундского госпиталя даже не выходить, а тихо и спокойно лежать под капельницами. Столько Папиковых денег ухнул, а Папик денежкам счет любит, не дай бог у него в должниках оказаться, долго по земле не проходишь.

Вот Бартош и родил идею, чтобы подлая Пепита показалась во всей своей подлости и несостоятельности и со слезами попросилась домой. Главное, эту гадину с острова выкинуть, а там уж разберемся как-нибудь. Как сказал Эйзенштейн? «Кино – это монтаж». А уж телевидение… Хе-хе-хе. Слепим, там подрежем, тут урежем, музычку подложим – даже весело будет. И очень завлекательно. А Пепита эта и не Пепита вовсе, а сраная Светка Хохрякова, официантка из сраного Ежовска. Тьфу на нее, заразу, столько мук и нервов.

Я думаю, Ленька именно так думал, когда в него капельницы впивались. Я их, телевизионщиков, хорошо изучила, пока в Академии парилась. Люди они специфические. В общем, даже и не совсем люди. Они мир по-своему воспринимают – деньги, власть, рейтинг. И главное – из обоймы не вылететь. Обойма – это такие местечки, где обитают люди, у которых все это есть – деньги, власть, связи и прочая фигня, – перечислять долго. Поэтому Бартош и направил ко мне Славца с предложением раскаяться. Жизнь моя на острове такая дикая и вымороченная была, что вроде бы и для меня это выход. Попросить прощения. Что, я этого не проходила? Проходила. У каких только уродов прощения не просила с большой даже легкостью. Да в той же Академии. Там я не очень ко двору пришлась. Взяли-то меня, чтобы было кого выгонять. Да чего-то там не срослось. Девки-то все гламурные – длинноногие, сисястые да худые, чистый Голливуд, но одну от другой не отличишь, не запоминаются. Одна я помпушка, стриженая да еще с зелеными волосами. Песни-то у меня были одна хуже другой, они там со мной не заморачивались. Творцы. Но народ стал за меня голосовать как подорванный. Видно, все со смеху помирали, глядя, как ежовская официанточка выеживается, певицу из себя корчит. Я только этим могу объяснить любовь зрителей к своей особе, и не потому что у меня самооценка низкая (хотя и не заоблачная, конечно). Просто честно не понимаю, как могла нравиться моя песня: