Читать книгу "Улица Ангела - Джон Бойнтон Пристли"

— Верю, — серьезно поддержал его мистер Смит. Но потом добавил нерешительно: — Однако… в конце концов… кто-то должен же торговать фанерой? Я хочу сказать — фабрикантам нужно же ее где-нибудь покупать, не так ли? Ну, наборка, допустим, вышла из моды — но фанера?

— Нужна им фанера или не нужна, не знаю. Одно могу сказать: у меня они ее не покупают. А к некоторым из них я хожу вот уже двадцать лет. Да, молодой человек, двадцать лет, — повторил Гоус сурово, ни с того ни с сего обращаясь к Тарджису и стараясь встретиться с ним глазами. — Я вел дела с некоторыми торговыми домами, вот, например, с фирмой «Мозэс и Скотт», когда вы еще были в пеленках, а может, вас и вовсе не было на свете.

— Да, да, не мало времени вы работаете, мистер Гоус, — отозвался Тарджис, гордый тем, что удостоился внимания такой важной особы, и до некоторой степени утешенный мыслью, что если он, Тарджис, и не особенно важная особа, так, во всяком случае, он уже теперь и не в пеленках, и существует на свете.

— Правильно, молодой человек, — подтвердил Гоус угрюмо-покровительственным тоном. — Двадцать лет — долгий срок… Ага, не он ли это?

Но человек, который только что открыл входную дверь и стоял в эту минуту за стеклянной перегородкой, был явно не мистер Дэрсингем. И так как Стэнли отсутствовал, Тарджис вышел узнать, что нужно посетителю.

— Доброе утро, — произнес развязный и вместе заискивающий голос. — Не надо ли вам чего-нибудь для пишущей машинки? Лент, копировальной бумаги, восковки, щеточек, резинок?

— Нет, спасибо, сегодня ничего не нужно, — сказал Тарджис.

— Скрепок, резинок, первосортной бумаги, карандашей?

— Нет, не надо.

— Ну хорошо, — возразил голос на этот раз уже не так развязно и заискивающе, — если вам понадобится что-нибудь — вот моя карточка. До свиданья.

— Просто удивительно, сколько таких субъектов перебывает у нас задень, — огорченно заметил мистер Смит. — И все стараются продать одно и то же, всякую мелочь. Если кто у них и купит, сколько они могут на этом заработать? Шиллинг-другой, не больше. Непонятно, как они умудряются прожить на такой заработок. Да еще между ними попадаются и хорошо одетые люди. Как они существуют, для меня, право, загадка…

— Да, можно подумать, что у этого малого несколько тысяч годового дохода, — подхватил Тарджис таким обиженным тоном, словно его упрекнули в запущенности его собственного туалета. — Всегда одет с иголочки, гетры и все такое. Он ходит сюда аккуратно каждые две недели, а мы до сих пор еще ни разу у него ничего не купили.

— Он надеется, что купите. Живет надеждами, вот как я, — мрачно заметил мистер Гоус. — Только у меня еще до гетр дело не дошло. Пожалуй, следует для пробы нарядиться в них, тогда, может быть, и получу два-три крупных заказа. «Смотри-ка, старый Гоус ходит в гетрах, — скажут на Бетнел-Грин. — Придется, видно, дать ему заказ». Может быть, дадут, а может быть, и нет. — Он широко зевнул и долго не открывал глаз. — Не знаю, не знаю. — Он пробурчал это, ни к кому не обращаясь, словно бросая слова в унылую даль. — Знаю одно: в последнее время у меня по утрам что-то внутри неладно. Совсем расклеился. Доктор говорит, что это печень, и будто бы это оттого, что я выпиваю иной раз каплю виски. А я говорю, что это сердце. Ну, да, впрочем, все равно, — сердце или печень, а я присяду.

В комнате наступила грустная тишина, подобная тишине за окном, где пышная осень уже поблекла, сменилась дымным, серым сумраком, из которого лишь порой запах мокрых увядших листьев доходил как воспоминание об ином мире, поражал, как стрела на излете, пущенная откуда-то, где под солнцем еще кипит бой.

Лица трех мужчин — серовато-бледное, овальное у мистера Смита, багровое и мясистое у Гоуса, юное, но бескровное у Тарджиса — помрачнели вместе с комнатой, застыли, словно скованные морозом, и минуту-другую сохраняли отсутствующее выражение, как у людей, которые загляделись в пустоту. С мисс Мэтфилд, вставшей из-за стола, вдруг произошло что-то странное: на один миг она увидела их среди причудливой мешанины жутких образов. Ей почудилось, что все они, как зачарованные, не в силах шевельнуться, а над ними небо струит потоки сажи, из каждой расселины туч дождем сыплется пыль, паутина кругом опутывает их. Мисс Мэтфилд готова была закричать от ужаса. Но вместо этого она совершенно бессознательно смахнула со стола коробочку со скрепками, и грохот от падения медной коробочки привел ее в себя.

— Какая неприятность! Я, кажется, всех испугала! — воскликнула она резко и нагнулась за коробочкой.

— Еще бы! — отозвался Гоус.

— Вот это уже, должно быть, мистер Дэрсингем, — промолвил мистер Смит, наставив ухо и обернувшись к двери, за которой послышались шаги.

Мистер Дэрсингем просунул голову в дверь.

— Здравствуйте, все! Ага, вы уже здесь, Гоус! Письма у меня в кабинете, Тарджис? Отлично, сейчас просмотрю их, а после этого мне нужно будет поговорить с вами, Гоус, и с вами тоже, Смит. Я вас кликну, когда освобожусь. А Стэнли здесь? Ушел? Ну, все равно, не важно. Когда придет, пошлите его ко мне: я забыл купить папирос… Вы мне, может быть, понадобитесь минут через пять, мисс Мэтфилд… Если будет звонить человек по фамилии Бронс, не соединяйте его со мной. Скажите, что меня нет. Да, вот что, Смит, составьте мне… гм… как это у вас называется… выписку неоплаченных счетов. Так, знаете ли, начерно. Она мне понадобится. А что, сегодня поступило что-нибудь? Ну да ладно, потом расскажете.

— Насколько я понимаю, — пробурчал Гоус, когда голова мистера Дэрсингема скрылась за дверью, — вам немного потребуется времени на подсчет сегодняшних поступлений в кассу.

— Немного, — уныло согласился мистер Смит.

4

Говард Бромпорт Дэрсингем сидел за своим письменным столом и просматривал утреннюю почту. Он казался типичным представителем молодых преуспевающих коммерсантов Сити. На первый взгляд его можно было принять за родного брата всех этих шикарных молодых дельцов в сногсшибательных воротничках, галстуках, костюмах, которые, красуясь на рекламах, проверяют свои непогрешимые часы или взирают на менее счастливых людей, не обучавшихся на заочных коммерческих курсах (если о таковых идет речь в рекламе). Мистер Дэрсингем был слишком хорош для улицы Ангела, где коммерция есть просто дело, черная работа, к тому же связанная с риском. Он был бы на месте в любом из небоскребов, набитых сверху донизу ужасающе энергичными и преуспевающими дельцами и администраторами, в том мире, где коммерция — дело вовсе не грязное и не зависящее от слепого случая, где она становится священнодействием с некоторым даже мистическим оттенком, как будто бы в ней ключ к загадкам вселенной. Казалось странным, что такой человек, как Дэрсингем, и его предприятие зажаты между «Бритвами Квика» и «Лондонскими товарными складами».

Но, присмотревшись ближе к мистеру Дэрсингему, легко было заметить, что он только несовершенное подобие, так сказать, черновой набросок коммерсантов этого типа. Холодно-испытующий взгляд, точеный нос, строго сжатые губы, властный подбородок — вот чего недоставало мистеру Дэрсингему. Вместо этого судьба дала ему заурядную наружность среднего англичанина, не очень красивого, но и не урода, не слишком мужественного, но и не слишком слабого. Мистер Дэрсингем был мужчина лет сорока, высокий, довольно хорошо сложенный, но уже немного грузный. Волосы его, которые с некоторых пор начали быстро редеть, были светло-каштанового цвета, а глаза — голубые, и глаза эти не сверкали, не пронизывали, а просто взирали на мир с кроткой благожелательностью. Он сохранил коротко подстриженные усы на манер тех, какие выращивали у себя под носом поручики во времена мировой войны. Он был человек опрятный, здоровый и добрый, но немного рыхлый и недалекий. Компаньоном своего дяди в фирме «Твигг и Дэрсингем» он стал только после войны, во время которой он с быстро ослабевавшим энтузиазмом подвизался в одном из новых батальонов королевской пехоты. До войны он перепробовал множество занятий без особого успеха, но любил намекать, что война почти разрушила его будущее. А между тем, строго говоря, она, наоборот, помогла ему, ибо дядя никогда не взял бы его в компаньоны и не оставил бы ему в наследство свое предприятие, если бы не сочувствие к «уцелевшему герою войны». Родители Говарда Бромпорта в свое время хотели послать его учиться в Оксфордский или Кембриджский университет, но неожиданно разорились. А сын не слишком налегал на ученье, не выдержал экзамена на стипендию и вынужден был стать коммерсантом. Однако он продолжал тяготеть душой к университету и превратился в человека, терзаемого сожалением о неудавшейся университетской карьере. Таких у нас немало. Это не ученые и не замечательные люди, которым не дали выдвинуться, а просто люди, которых лишили возможности обзавестись полосатыми галстуками, спортивными куртками и кисетами для табака, украшенными гербом своего колледжа; одним словом, это — энтузиасты-первокурсники, из которых жизнь так и не вышибла глупость зеленых новичков. Это — люди, которые на всю жизнь остаются «бывшими воспитанниками» закрытой школы, «старыми товарищами». Дэрсингем был замечательный «старый товарищ». Он никогда не пропускал собраний своего выпуска, никогда не забывал обновить запас галстуков цветов своей школы. Дух закрытой школы сохранился в нем навсегда. Он старался всегда поступать «как благородный человек» (и это ему было не трудно, потому что он и в самом деле был человек порядочный и добрый, хотя и неумный), но делал он это не ради других, не ради себя, а во имя «старой школы». Собственно говоря, эта Уоррелская школа (одна из весьма второразрядных, безнадежно второразрядных, но типичнейших закрытых школ) не так уж стара, но она выпустила столько субъектов вроде Дэрсингема, что стала классической достопримечательностью Итона. Пожалуй, если сказать, что Дэрсингем — «старый уоррелец», это будет самой краткой, но исчерпывающей характеристикой, и сам он предпочел бы такую характеристику всякой другой.