Читать книгу "Рыцари моря - Сергей Михайлович Зайцев"

Месяц и с ним Самсон Берета до первого весеннего тепла переделали немало всякой работы: чистили старые каналы, носили в солеварню дрова, чинили и распутывали изорванные сети, сколь умели плотничали, подносили монахам-каменщикам камни, а живописцам новгородским сколачивали леса. За свой труд они получали пищу из того же котла, что и послушники, и уже не страдали от голода. Ночи проводили в своих кельях, которые сами протапливали и убирали. Встречая Филиппа, Месяц всякий раз низко кланялся ему, был с ним тих и смирен, словно лучший из послушников. Месяц глубоко почитал настоятеля за трудолюбие его, за доброту неоскудевающую и простоту. Спасение души человеческой Филипп ставил превыше всего. И ради спасения оной мог он отложить любые, самые важные свои заботы. Игумен, известный всему крещеному миру, мог, исторгнув гордость и попирая усталость, пересечь большой монастырский двор ради душеспасительной беседы с самым жалким узником – с тем, который сделал вид, что не заметил его. Филипп первый протягивал руку помощи нуждающемуся; и глаза настоятеля озарялись радостью, когда он видел, что поддерживающая рука его подоспела вовремя, и что его благочестивые речи не остались втуне, а возымели благотворное действие. Посвятив свою жизнь служению Богу, преподобный Филипп всегда был рад послужить человеку. И, неславолюбивый, он был славен; и, как к святому, каждое лето приходили к нему в Соловки страдающие недужные, а также слепые, бесноватые, юродивые, согбенные, калеки – приходили за исцелением, за облегчением, за надеждой.

Встречи с Сильвестром – от той самой первой встречи в Успенской церкви – были радостью для Месяца и утешением его сердца и отдохновением души. Часто заканчивались они долгими беседами о Боге, о человеке, о государстве российском, о царях, древних и новых, о святых, о книгах священных и апокрифах, о любви, чистоте веры, многотерпении, о бренности бытия и смысле человеческой жизни… Сказано в книгах: мутный ум чистого слова не родит. Сильвестр и Месяц, обнаружив друг в друге мужей книжных с ясным умом и чистой речью и с знаниями обширными, черпали друг из друга, как из кладезей. И радовались об обретенной дружбе, ибо много было вокруг них мутного ума и мало светлой мысли – разумному же тесно в таком окружении, ибо он здесь – летающий среди ползающих. Так, великий инок, бывший протопоп и советник государев, умница Сильвестр и юный безвестный узник стали едины, как две свечи в подсвечнике, и, проводя свой досуг, с взаимной пользой, чувствовали ублаготворение. Сильвестр же дивился неустанно: «Столь младые лета – и столь разумная голова!» А однажды так сказал: «Ты молод. Тебе нужно долго жить, Иван Месяц. Крепись, терпя невзгоды. И я верю, ты переживешь: эти лихие времена и, даст Бог, еще оставишь после себя много добрых дел…» Такие простые слова, и такая могучая в них поддержка…

С приходом лета явилось на Соловки множество богомольцев – прибрежные льды у островов растаяли, исчезли плавающие торосы, ушли бури, и побежали к монастырю ладейки со всего Беломорья. Тогда узников заперли в их тюрьмах, чтобы они не воспользовались наплывом молельщиков и ладей их и за поднятым шумом не пустились в бега. И не покидали узники своих келий целое лето. К ним доносились снаружи частые колокольные перезвоны, а также говор сотен людей, как во время большого праздника, да крики несметного множества чаек – их в это время собиралось на островах столько, будто они слетались со всего мира. Но преподобный Филипп и досточтимый Сильвестр, увидев однажды, сколь нежна и незакаленна душа Месяца, сколь подвержена она пагубному влиянию жестокой обыденщины и ранима несправедливостью, сколь не оформилась она еще и не встала прочно на путь добродетели, не оставляли Месяца без внимания более трех дней и своими посещениями скрашивали его одиночество. Игумен в беседах своих все обращался к философам и богословам, каких ему довелось прочесть, ибо сам был человеком духа высокого; говорил же о том, что любил, а любил глубоко – поэтому говорил он с большим понятием о предмете. Филипп сожалел временами, что не всех имеющихся у него авторов он сумел прочесть, ибо путался в латыни. Он сравнивал эти книги с дверьми, ведущими в храм, – но запертыми. Сильвестр по своему обыкновению много говорил о России – были в его жизни счастливые лета, когда премудрая мысль его могла повлиять на судьбу целого государства российского, – и влияла, и приносила отечеству лавры побед, и богатство, и процветание. К этим благим временам часто возвращала Сильвестра его память.

Также инок Мисаил наведывался в келью к Месяцу – с самого начала пожалев этого юного узника, еще от земляной тюрьмы, от торбочки с придушенными крысами, привязался к нему. И, оставив отчужденность за дверью, предстал перед Месяцем открытым добрым человеком, и глаза его уже не казались Месяцу пустыми, а лицо грубым. Речи инока были просты, как прямоезжая дорога, однако не содержали в себе ничего невежественного. Говорить же Мисаилу в келье Месяца приходилось много, ибо именно от него Месяц узнавал все те вести, какие прибыли в монастырь вместе с паломниками. А были это вот какие вести…

Боясь все новых опал и расправ, побежали из Москвы многие князья и воеводы. Одним из первых бежал в Литву князь Курбский – то было еще прошлой весной. Он, известный воевода, друг Адашева и Сильвестра, друг государя, почуяв нелюбовь Иоанна, не стал дожидаться плахи – оставив семью свою в Дерпте, укрылся в литовском Вольмаре. А тем временем в Москве одна казнь следовала за другой. Царь искал измены и повсюду легко находил ее, и карал беспощадно: уже не ссылал далеко, умертвлял, где истязал. В начале же зимы Иоанн внезапно оставил Москву и вместе со своей семьей, с любимцами и приближенными поселился в Александровской слободе. Трон опустел, Россия осталась без царя. Столица была в смятении. И тогда целый народ, ведомый святителями, пешком пошел в слободу – с иконами, с псалмами, со слезными просьбами и плачем. И пали всем народом в ноги государю, и били ему челом, и молили его о милости, звали обратно на престол. Долго молчал Иоанн, но все же сжалился над Россией – согласился вернуться. Но перед тем располовинил государство на земщину и опричнину. И опричников-удальцов завел Иоанн из самых лихих разбойников, и все им дозволял, как себе самому, потому пользовался их любовью; и преданность опричников знал государь, ибо, кроме государя, всеми они были ненавидимы – за жестокость и за подлости народ прозвал их кромешниками, детьми кромешной тьмы… Но все терпел и сносил многострадальный народ: и кровавые расправы над целыми селами или улицами, и бесчинства опричников, и лживые доносы, преследования безвинных, разбой, грабежи – лишь бы государь, помазанник Божий, не оставлял России… Злой ветер гулял над страной – мертвой заснеженной равниной; далеко-далеко был слышен вой собак, одуревших от трупного духа. Еще стало известно от паломников, что война в Ливонии как бы приостановилась: за Россией закрепились города Нарва, Дерпт – бывший русский Юрьев, а также часть Вирландии и Восточной Ливонии. Остальные орденские земли были поделены между Швецией, Данией и Польшей. Бывшему магистру Готхарду Кетлеру остались во владение только Курляндия и Семигалия. Война с Литвой тоже приняла вид мелких вылазок и стычек; сквернословили один другого через поле и не стремились к кровопролитию. А тут вдруг выступил изменник Курбский с войском и пошел на Полоцк. Тем же временем Девлет-Гирей, крымский хан, ворвался в земли рязанские. Сговорились между собой! Но не повезло им, супостатам – изменнику и басурману. Девлет-Гирей споткнулся на Рязани и, потеряв там много своих крымцев и князей, бежал обратно за Перекоп. А войско Курбского и воеводы Радзивилла так и не решилось приступить к Полоцку – ушли ни с чем да еще потеряли крепость Озерище.