Читать книгу "Надувной доброволец - Стив Айлетт"

— Ого, — сказал он, и на этом его речь закончилась. Я повторно хлопнул в ладоши, чтобы привлечь его внимание.

Однажды, когда я пытался серьёзно поговорить с этим человеком, он внезапно завалился назад = в заброшенный колодец, где испытал прозрение нежеланного гравия.

Я ушёл, поклявшись больше так не делать.

Вернулся в город, где ничего не изменилось. Запрыгнув в пустую коляску среди женских воплей, Эдди пытался вернуть свою юность. Но коляска покатилась по улице, подпрыгивая и объясняя ему, что это наказание — в его сознании, вроде он слышал эти слова, вместе с советом насчёт печей и дёгтя, если вообще ему верить. Под тротуаром именно в этот момент канализационный крокодил следовал за ним всю дорогу, для него это была самая захватывающая штука за последние два года, первая с тех пор, как неофициальный комитет запер путешествующего клоуна под водостоком, позднее они никогда не говорили друг с другом на эту тему, хотя порой чувствовали тяжесть вины в области грудной клетки — крокодил, как я уже упоминал, увидел рыдающего клоуна, когда тот пытался взломать решётку водостока, и прочесал к нему с улыбкой целую милю по прямой.

И что из того, что ты уже слышал и эту историю?

Что вы не знаете, так это ужасов в подвале Эдди — и я не говорю про обезьян. Я был там пару недель назад. Цепи звенят, привинченные к полу и стенам. Всё, что нужно — ИРГО (интеллектуальное распознавание графических объектов — прим. ред.) с сильными руками, и люк в полу поднимается, изрытая дым из нижней лаборатории.

— Вот чего здесь не хватает, — сказал Эдди, — настоящего, качественного горбуна за ваши деньги.

— Есть такое дело, — усмехнулся я, и слова принялись отскакивать от поганых стен. — Но зачем платить, если можно неплохо притвориться, что тебе ни фига не надо? — И я от двери повернулся к нему лицом. — Не то чтобы я мог сейчас. — И я потопал наружу, захлопнув за собой тяжёлую, неприступную дверь. Прошло две недели, прежде чем я встретился с Эдди, и к тому моменту он был тонкий, как лезвие, истекающий яростью, кричал про крыс и их сухое внимание.

Надо было видеть, что он там растит. Уши. Глаза. О да, глаза могут расти не хуже всего прочего, братья, — рекорд пока три ярда. Как столбы белого стекла, и такие же бесполезные, если вам интересно моё мнение. Но прихоти текут своим чередом.

Сфотографировал всю лабораторию. Спрятал шпионскую камеру у себя в заднице. Выполз. Хихикают. Умные. Красные пока выигрывают.

Сидел в исповедальне, проявлял плёнку. Услышал голос по ту сторону глазка. Тот хотел информации. Личной. Патологической. Такие вещи я никогда никому не говорю, и себе в них не признаюсь.

— Вот как вы зарабатываете бабки падре? — заметил я, ухмыляясь во тьме. — Такие, как я, так и живут, понимаете, о чём я?

— Сколько раз человек, погрязший в подобных муках, увернётся от автобуса? ^ сказал мрачный голос.

— Хороший вопрос.

Что я сказал священнику

Наше отчаяние в этих местах столь обширно, что потребуется нечто большее, чем ваши чудеса, падре, чтобы сдвинуть его отсюда. Здорово, что вы шмаляете молитвами земля-воздух, пока время крадёт клетки из вашего мозга, а ваше сердце стучится, как рычаг подвески. Если радость существует, она. ни к чему не ведёт, если только на безжизненную луну. Поддельная пища и чашки, наполненные бетоном. Столько проблем в мире заслуживают хвалы, ибо столь незначительны, что можно про них забыть. Возьмите Минотавра.

— Тебе придётся просто поверить мне в этом деле, Пузан, — крикнул он однажды, заталкивая старый бульдозер в упряжь. — Или стоять в стороне, пока настоящий мужик рулит.

— Не зови меня Пузаном, ты, ротосрака, — завопил я, заряжая винтовку. — Если ты думаешь, что я собираюсь позволить тебе проехаться подкованными копытами по моей жизни, ты вкладываешь в свою карьеру больше планирования и усилий, чем я.

— Опять двадцать пять, — заметил он и начал ездить по всему подряд.

И Эдди, который однажды решил предать критике мой стиль жизни и способности. Я запомнил, потому что орнаментный трилобит на стене паба за его спиной давал рождение потоку пауков. Который разливался, как чернила на бумаге.

— Человек с алиби всегда наготове, а, брат?

— Именно.

— Ризла Инглиш и насилие, чтобы показать её, а?

— Слишком верно, Эдди.

— Делаешь выбор, замечая физиономические несовершенства других.

— Да.

— Рассказываешь анекдоты, конструктивно дефективные, потому что их придумывают на ходу.

— Раз ты так говоришь.

— Выбираешь направление, чётко прицелившись в свой кулак.

— А есть другой способ?

Эдди основательно приложился к пинте, его глаза тем временем показывали на меня. Потом он сказал:

— Видит Бог, брат, вот же ты больной. На что ты уставился? О, Христос, бля дерьмо — насекомые!

Хотя Боб — ну он теперь и страшный. Он вытянул несколько дюжин нервов из подбородка и преднамеренно запутал их, чтобы они напоминали обычную бороду.

— Ты не понял, зачем я её отрастил? — прошипел он настойчиво однажды вечером в баре.

— Чтобы размыть очертания, где кончается твой подбородок и начинается окружающая атмосфера.

— Не-а, ты, дурак, смотри. — Он ткнул пальцем в каждую глазницу и стянул кожу, как резиновый капюшон — череп под ним был равномерно ребристый, как

лепная форма для желе. — Вот с чем приходится мне бороться весь день каждый день. — Он принялся натягивать головную перчатку назад. — Чем сильнее меня отвлекает этот кошмарчик, тем меньше дерьма мне приходится выносить от узколобых фанатиков.

— Ты думал, я не в курсе? Будто меня не обучили подобному знанию с ранних лет?

— Ты имеешь в виду, всё это время.

— Я только что это сказал. И когда-нибудь ты слышал от меня хоть один упрёк на эту тему? Разве мне нечем больше заняться, кроме как прикалываться над твоей головой?

— Нет.

— Ладно, как бы то ни было…

Однажды пришёл к нему домой.

— Видит Бог, брат, у тебя тут прямо восьмидесятые.

— Ну да, серая безвоздушная пустыня банальности, наполненная невероятностью воображения или истинного творчества, и любой, кто попытается врасти здесь будет развлекаться, гуляя с пылким сердцем и душой, а те, кто считает себя авангардно-эксцентричными — такие же тусклые, как остальные, из-за снижения порога индивидуальности до уровня ниже колен, и в подобной атмосфере удивительно, что ублюдки, голосовавшие за смерть, тратят полтора десятилетия на осознание невъебенно очевидного, а кто был полным мудаком, кто думал, мол, были старые добрые времена, а теперь не при

знаёт, что они были там и для тех из нас, кому хватает разума воспринять во всём ужасе, что мы прожили их, словно пришли в себя во время кровавой операции, и не удивительно, что мы рванулись налево, направо, по центру, и теперь всё осталось позади и никто не виновен, и вот это сюрприз, и теперь мы все умные, ну ладно, позволь рассказать тебе о Сынке Джиме, не говоря уже о кусочке музыки, единственное различие — теперь всюду, на хуй, необходимы деньги, а песни все сплошь забота и сочувствие, потому что люди, не смотря ни на что, любят притворяться, что контролируют свои сморщенные жизни, и что они бедны и бесплодны по доброй воле, но я чувствую стерильность тех времён на грани зрения, брат, и она всегда остаётся там.