Читать книгу "Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян? - Дмитрий Яшенин"

Как-то раз, прогуливаясь вместе с ним по саду и подстригая кусты черной смородины лихими ударами трофейного клинка, Шурик выразил сомнение в том, что подобное оружие годится на что-либо большее. В том смысле, что им едва ли можно эффективно сражаться в реальном бою. В ответ на это Старый Маркиз посмеялся над ним, сказав, что эффективным или же неэффективным оружие делает рука, этим оружием владеющая. Само же по себе, отдельно от бойца, любое оружие не что иное, как кусок металла более или менее изящной формы. Он предложил Шурику одолжить ему на время утраченную шпагу (таким вот неблагозвучным словом окрестил он свою саблю), а самому вооружиться любым предметом на свое усмотрение и попробовать одолеть его. Мысль показалась Шурику исключительно интересной, и он отдал шпагу Маркизу, а сам вывернул из забора лесину покрепче, твердо намереваясь отстоять свою точку зрения, крепко заехав французу по балде.

Однако не вышло…

Взяв в руки шпагу, старик словно преобразился, помолодел, скинув лет двадцать, если не все тридцать. Приняв изящную боевую стойку, он без видимых трудностей отражал все удары супротивника, либо уклоняясь от них элегантными финтами, либо отводя их едва заметными движениями шпаги. Помимо этого Маркиз не забывал и сам атаковать, причем делал это с такой почти неуловимой легкостью, что острый клинок словно по волшебству появлялся перед горлом, лицом или грудью Шурика, заставляя того отступать и оступаться самым позорным образом.

В общем, короткого, трехминутного, поединка вполне хватило, чтобы Шурик полностью изменил свое мнение об оружии, попавшем в его руки, и навсегда зарекся использовать его в качестве садового секатора. Удовлетворенный результатом, Старый Маркиз вернул ему шпагу, еще раз высказавшись в том смысле, что «не оружие делает человека воином, а воин превращает железо в оружие».

С этого дня Шурик загорелся мыслью овладеть диковинным оружием, стать мастером фехтования, как назвал это искусство француз. Слова Старого Маркиза о том, что, «хорошо владея шпагой и правильно сообразуя силу натренированной руки с мощью крепкого тела, направленной велением просветленного разума и сердца, обращенного к Богу, можно одолеть любого противника», произвели на него сильное впечатление. Он довел отца просто до белого каления, пока тот не согласился отковать ему шпагу, подобную Маркизовой, чтобы они могли тренироваться на пару с французом. Впрочем, как подозревал Шурик, отцу и самому было небезынтересно потрудиться над совершенно новым, необычным оружием, внеся разнообразие в бесконечную череду сабель и бердышей, выходивших из-под его могучего молота десятками.

Конечно, шпага, изготовленная Чучневым-старшим, сильно уступала своим видом трофейной, однако весом и длиной клинка была абсолютно идентична ей.

Заполучив ее в свои руки, Шурик самым ловким образом сумел договориться со Старым Маркизом, вернув ему утраченное оружие в обмен на обещание обучить его искусству фехтования. Разумеется, француз понимал, что в любой момент может снова лишиться своей фамильной шпаги, однако соблазн владеть и распоряжаться ею хотя бы временно заставил его пойти на эту сделку.

Равно как и желание продолжать занятия с Шуриком, весьма скрашивающие его дни.

Так или иначе, но их уроки из области сугубо лингвистической переместились в область высокого воинского искусства, как Старый Маркиз именовал фехтование.

Едва начав заниматься с ним воинским делом, которое, к слову сказать, в очередной раз вызвало неодобрение отца и прямо противоположную реакцию воеводы Данилы Петровича, Шурик сразу же почувствовал, что перед ним настоящий мастер клинка, столь же искусный в фехтовании, как, скажем, Чучнев-старший искусен в кузнечном деле.

Когда Старый Маркиз, приняв необычную, но, несмотря на это, красивую и элегантную боевую стойку, демонстрировал ему приемы атаки и обороны, изящными, трудноуловимыми движениями шпаги вспарывая воздух, Шурик просто любовался им, забывая обо всем на свете! Словно наяву представлял он себе молодого Маркиза, разгуливающего по улицам столицы французского королевства города Парижа со шпагой на боку и вступающего в бой с каждым встречным драконом (существование коих француз вообще-то отрицал) во имя спасения прекрасных принцесс (существование коих он признавал, ну а коль уж есть принцессы, то как же не быть драконам?! Это ж закон природы! Это ж, пардон, любому младенцу понятно!). И ему совсем не улыбалось оказаться на месте одного из таких драконов!

Обучение шло и не быстро, и не медленно. В конце концов, главным занятием взрослеющего Шурика была помощь отцу по кузнечной части, которая отнимала у него большую часть времени, а главным занятием стареющего француза — помощь по дому, тоже не укладывающаяся в полчаса. Но, несмотря на это, они ежедневно выкраивали немного времени, чтобы поупражняться в шпажном бою, составлявшем первостепенную отраду для них обоих.

Поворчав как положено, Чучнев-старший оказал сыну посильную помощь, выкроив из старых запасов, подготовленных вообще-то уже на перековку, две короткие кольчужные рубахи, призванные обезопасить фехтовальщиков от случайностей, которыми, как известно, изобилуют подобные молодецкие потехи[1]. Облачившись в эти рубахи, Старый Маркиз с Шуриком могли не опасаться, что в запале учебно-тренировочного боя покалечат друг друга особо сильным ударом.

Впрочем, никакая кольчуга все равно не могла полностью уберечь бойцов от синяков и ссадин, неизбежных при забавах с любым оружием. Отягощая свою старческую, подсохшую уже десницу благородным клинком (так он в основном именовал шпагу), француз мгновенно молодел душой — что было заметно по его веселым, искрящимся глазам, и телом — что чувствовалось по его тяжелым, полновесным ударам, которыми он щедро одарял Шурика.

Не имея никакого опыта и проигрывая поначалу Старому Маркизу в силе, Шурик раз за разом, день за днем терпел досадные поражения и возвращался домой весь покрытый синяками, ни жив ни мертв от стыда и разочарования в собственных силах. Несколько раз он даже зарекался, мысленно правда, брать в руки шпагу и уклонялся от занятий под предлогом недомогания или же усталости от кузнечного ремесла. Но уже через пару дней его начинала донимать тоска по изящным, стремительным росчеркам сверкающих клинков; по резким, отрывистым выкрикам, которыми Старый Маркиз неизменно сопровождал их поединки и которые, по мнению Шурика, едва ли носили пристойный характер; и по удивительным рассказам француза, коими тот скрашивал минуты отдыха в перерывах между схватками. И он снова вытаскивал из чулана шпагу и брел в сад, где под раскидистыми яблонями у них имелось заветное местечко для поединков, неизвестно с какой стати именовавшееся ристалищем. Это самое ристалище представляло собой пятиметровый круг земли, вытоптанный настолько, что, казалось, ни одна травинка уже никогда не сможет пробиться через этот панцирь, утрамбованный ногами фехтовальщиков за бесчисленные часы тренировок.

И поскольку пословицу «ученье и труд все перетрут» народ придумал вовсе не от нечего делать, а потому что так оно и есть, бесчисленные часы тренировок не прошли даром. Как не прошло даром и время, проведенное Шуриком в отцовской кузнице. Мышцы его с годами налились спелой молодецкой силой, кость раздалась вширь, став крепкой и тяжелой, а ноги обрели столь необходимую твердость. И все это его старый наставник использовал как фундамент, на котором он год за годом методично и неторопливо возводил здание по-настоящему грамотного, ловкого, вышколенного, искусного бойца, снаряженного солидным запасом лучших фехтовальных приемов, связок и комбинаций, распространенных не только во Франции, но и в других странах, где посчастливилось бывать Маркизу. За восемь лет, что продолжались их занятия, Шурик стал настоящим мастером клинка. По крайней мере, так говорил француз. И Шурику очень хотелось ему верить…