Читать книгу "Полдень сегодняшней ночи - Дмитрий Володихин"

Пятница, 10 июля. Стояла прекрасная погода. Безветрие, теплынь; вода уютна, как материнская утроба; у травы и водорослей установилась несколько неестественная межрасовая близость; зелень неистребимо буйствовала по берегам, забыв о предстоящей осени и ее гибельном дыхании… Где-то вдалеке научные сотрудники несколько поблекшего возраста праздновали свидание со своей естественнонаучной матерью – природой. Запивали подгоревшие куски шашлыка дешевым красным вином. Вспоминали о фундаментальных временах КСП. Тогда все было ясно: существуют мудрые мужчины и прекрасные женщины, их судьба – творчество и любовь, до полной гармонии не хватает одного: сбросить со своей спины кучку жадных и жестоких дураков. Над темной водой летели слова старой нежной песенки «Милая моя! Солнышко лесное…» Нестройный хор выводил ее мотив с таким самозабвенным старанием, с такой старозаветной веселостью, что вместо нежных акварельных тонов озерная тишь окрашивалась темной гуашью запоздалого прощания с юностью и еще густым маслом какой-то затаенной досады…

Теперь мы победили, почему же нам так плохо?

Через две ночи, в воскресенье, они уедут в Москву, хорошенько помыться перед свиданием с постылой работой. Таков установленный порядок: в воскресенье – ванна с теплой водой, в понедельник – работа.

Когда научные сотрудники отсутствуют, на озерке устанавливается необыкновенная тишь. Так хорошо, так мирно! А биоэнергетики говорят – аномалия. Если и есть тут что-нибудь аномальное, то это аномально высокий душевный уют…

Она надорвала конверт и бросила его в воду. О! Что это? Не его почерк. Не его, но знакомый. Развернула сложенный вчетверо тетрадный листок. О-о-о! Как же так… Быть не может! Этого просто не может быть, так не должно быть, так несправедливо! Она ведь честно переиграла Шаталова, он обязан валяться побитый и молить о пощаде. И… и… и что? Шесть-один, вот что. Шесть-один, а не семь ноль. Ее побороли, надо честно признаться. Если бы она не вскрывала это письмо, можно было бы засчитать ей победу по баллам. Какую-нибудь техническую победу. Ей, а не ему. Но сейчас она безнадежно проиграла.

Шаталов прислал обратно ее предыдущее письмо, не добавив ни слова. Не оставив ни единой приписки. Просто поверх ее летящих буковок он положил четкий отпечаток солдатского сапога. Кирзач сказал свою вескую фразу: «Ну и хрен с тобой, сука!»

Скомканная бумага прекрасно уместилась в ее кулачке. О, если б этого урода можно было так же смять, сдавить, и его голова вошла бы в плечи, а ноги сломались бы как спички…

Ты! Ты! Ты! Мерзавец, как отомстить тебе? Чтоб ты выл и катался, чтобы все твое гнилое самцовское нутро развалилось, чтоб ты огнем горел!

И вдруг она почувствовала: ее нежные пальчики опалило пламя. Ожог! Больно… Инстинктивно она всплеснула руками и увидела как отлетает в сторону пылающий комок бумаги. И еще. В тот же самый момент ей послышалось, будто целый хор далеких, едва различимых голосов заливается злорадным хохотом. Или не послышалось? Кажется, хохотки стали слышнее, словно хор весельчаков переместился поближе. Они дразнили ее. Они словно бы насмехались: дуреха! ну, позлись, позлись, пообижайся – на обиженных воду возят. Она нимало не испугалась, а взъярилась еще больше. Комок жженой бумаги плавал в ряске, повернувшись черным следом пламени к небу.

– Вы, твари! А ну покажитесь! – закричала она, но крик ушел как в вату, озерная тишь не приняла его, не стала разносить по берегам. На секунду она усомнилась в реальности происходящего. Цивилизованный человек не станет орать посреди пруда. Но ее эмоции проносило вскачь мимо рассудка. Ярость лишь на мгновение сменилась недоумением, затем вновь выглянула обида и позвала гнев обратно. Скотина… разорвать его.

– Хи-хи-хи! – ответили ей почти у самого уха. Обидно, нагло смеялись невидимые свидетели ее поражения: мол, дура-дура! ай, дура! тебе же показали, что и как, ты же способна ему задать перцу, а все понапрасну яришься, как ему отомстить… да так! ты же наша… ну-ка вспомни хорошенько…

Тут она и впрямь кое-что припомнила. Бабушка… Да, бабушка была настоящей умелицей. Заговаривала кровь так, что даже самые глубокие раны скоренько переставали кровоточить. Отец как-то раз неудачно поскользнулся и упал в ванной, распорол левую ногу, кровь фонтаном. Бабушка пошептала что-то, помазала слюной и приложила серебряное колечко. Как быстро все унялось! Доктор бы так не сумел… Правда, через неделю отцу не повезло: среди бела дня пристали какие-то хулиганы, пырнули ножичком, да точнехонько по тому же самому месту, только вдвое хуже. Рана загноилась, остался длинный некрасивый шрам. Впрочем, папаша сам виноват. Не надо быть рохлей. Дал бы им, как следует, был бы цел.

И ведь показывала ей бабуля какие-то приемчики – с травками, заговорами…

Смешки прекратились. Но тут уж она сама захохотала. И вата куда-то подевалась. Громкие икающие звуки понеслись над водной гладью. Интеллигенты гитарные разом поперхнулись своим «лесным солнышком». Видно перепугались, уловив на озере то ли вопли некоего гибридного зверя (помесь выпи с ишаком), то ли посадку неопознанного летающего объекта. Говорила ведь мама: «Не смейся при гостях».

«Солнышко! Лесное! Я у вас побуду на роли солнышка лесного! Я вам сделаю потеплее!» – она посмотрела в сторону зарослей, за которыми сидели притихшие шашлычники. Сконцентрировалась. Сухие от летнего жара кусты радушно улыбнулись ярко-оранжевыми языками пламени. И вопли, вопли, испуганные вопли, непознанное цапнуло научных сотрудников поблекшего возраста…

Теперь она знала, что делать. Значит, жива в ней старая кровь. Значит род ее непрост. Ну что же, не стоит отказываться от такого подарка. У слабой одинокой женщины всегда найдется с кем воевать.

Она вытащила лодку на песчаный берег, подняла тяжелое весло и лопастью нарисовала лежащую человеческую фигуру. Это он. Урод. Предатель. Она не знала, что и как делать. Не знала, какие слова произносить, какие танцы выплясывать. Но ее переполнял странный восторг и уверенность: все получится. Конечно, все получится… Только нужно попросить помощи, занять силы. И она встала на колени и воззвала к невидимому хору:

– Дайте мне! Дайте мне! Дайте!

Ничего. Только на противоположном берегу верещат любители красного винца.

– Дайте мне! Дайте! Дайте! Дайте!

Ничего. Лишь едва заметное марево несколько мгновений играло над камышами.

– Дай!

На этот раз, видимо, она обратилась, как полагается. Ее немедля скрутила жестокая судорога. Тело изогнулось, вытянулось, волосы разметались по песку… Она вскочила на ноги и понеслась в неистовой пляске. Нечто помогало ей. Она делала жесты и прыжки, какие прежде не приснились бы ей и в страшном сне. Дикий, кошмарный барабанный бой звучал в ее ушах. Она выкрикивала фразы на незнакомом языке и тут же осознавала их суть. Вокруг фигуры… Laen t’he! Прыжок. Haen t’ha! Прогиб. Еще раз вокруг фигуры Шаталова… Laen ta t’he. Прыжок. Кувырок назад. Еще прыжок. А-а-а-а-а-а! Matt laen Nehell, do mej!

…Она очнулась на песке от боли в ноге. Кажется, теряя сознание, она упала не совсем удачно. Мышцы ломило от непривычного напряжения. Поднялась, огляделась. Весь соседний берег затянуло дымом. Из того места начертанной фигуры, где у нее, будь она человеком, стучало бы сердце, торчало весло. Хорошо отполированное руками гребцов дерево вошло в землю, наверное, на полметра. Из-под него вялой струйкой сочилась кровь.