Читать книгу "Черные яйца - Виктор Беньковский"

— Что так? Проблемы?

— Да нет. Просто мы с ней разные люди. Как Володя с Сашей…

— Ладно, про Володю с Сашей мы уже слышали. Так что ты от меня-то хочешь, — Ленько заглянул в карточку, лежащую перед ним на столе, — Саша? Что ты хочешь от меня?

— Того же, что Саша Ульянов хотел от всех. От всех людей на земле… Помощи.

— Какой помощи?

— Хочу… Поправиться. Саша, вот, тоже хотел, да не дали ему. Не успел…

— А ты чувствуешь себя больным?

Огурцов уставился в пол. Он не мог найти нужных слов. Все то, что он представлял себе, когда шел в диспансер «сдаваться», как принято было говорить среди его знакомых, оказалось пустыми фантазиями. Кажется, этот ушлый доктор раскусил его еще в тот момент, когда Огурцов только открыл дверь кабинета. Конечно. Не он первый, не он последний. Сколько уже «закосило» армию «сдавшись в дурку», сколько еще придет сюда молодых людей, изображающих из себя душевнобольных — конечно, этот доктор Ленько все уже повидал и все знает. Пустой номер, одним словом. Фокус не удался.

— Ну, так.

Ленько побарабанил пальцами по столу.

— Хочешь в больницу лечь? Обследуем тебя, если ты себя так плохо чувствуешь, то надо что-то делать… Лечить. Да?

— Лечить… Да. Наверное. А то, знаете, так все тошно… Как в преддверии революции. Когда низы, там, верхи… Ну, вы в курсе.

— Да, я в курсе, — кивнул доктор. — Хорошо.

Ленько низко склонился над столом и начал что-то быстро писать в девственно чистой карточке Огурцова.

— В больницу? — робко спросил пациент, начиная внутренне трепетать.

— Нет. Зачем тебе в больницу? — подняв голову спросил Ленько. — Не нужно тебе в больницу. Без больницы, бог даст, управимся.

Ленько протянул Огурцову бумажку.

— Это адрес. Дневной стационар. Завтра к девяти утра приходи.

— А что это такое — дневной стационар? — на всякий случай насторожился Огурцов.

— Ничего страшного. Понаблюдают тебя, ты походишь туда… С девяти до трех каждый день кроме выходных. Успокоишься… А там посмотрим. Больничный тебе выпишу. Ну, то есть, справку для института. Все. Более не задерживаю. Только — про Володю и Сашу больше не говори никому.

— Я не смогу, — начал было Огурцов, но Ленько сверкнул очками как-то уж очень жестко.

— Сможешь. Понял меня?

— Понял, — потупившись ответил Огурцов и вышел на свободу.

* * *

— Что, испугался?

Полянский внимательно смотрел на Огурцова.

— Ну, Леша, ты вообще… Там же люди могут быть… Ты с ума сошел.

— Прибздел?

Огурцов встал, подошел к окну и выглянул в него сбоку, прижавшись спиной к стене, как делают персонажи советских шпионских фильмов.

— Ну что там? — весело спросил Полянский.

— Ничего… Слава Богу…

— Бог здесь не при чем, — заметил Дюк.

— Да? А что — при чем?

— Расчет и наблюдательность. Просто я, ты вот не заметил, а я секунду назад в окно выглядывал. И видел, что никого там нет. Ты-то на это внимания не обратил.

— Ну, как это?..

— Да так. Ты, Саша, когда говоришь, становишься этаким глухарем. То есть, слышишь только себя. Ничего не замечаешь, ни на что не обращаешь внимания. Реагируешь уже пост-фактум.

— Ну и что? — надулся Огурцов. — Ты что мне, мораль решил читать? Не надо, Леша. Не надо. Я что, сделал что-то не так? Ненавижу, когда из окон бутылки бросают, ненавижу! Жлобство это.

— Ну, жлобство, так жлобство. Это еще очень спорный вопрос, что есть жлобство и кто есть жлоб.

Огурцов хотел ответить, но сдержался. Дюк явно провоцировал его, вызывал на ссору, а ссориться Огурцову не хотелось. Не хотелось ему покидать уютную комнату Полянского, опять идти на улицу, неведомо куда — а здесь хорошо, спокойно, музыка хорошая, чаек-кофеек, опять-таки, может быть, кто-нибудь в гости зайдет, выпить принесет.

Он вернулся в кресло, уселся в него поудобнее, вытянув ноги в мягких домашних тапочках, потянулся и огляделся по сторонам.

Комната Дюка нравилась Огурцову своей абсолютной непознаваемостью. Он бывал здесь уже много раз и каждое следующее посещение приносило ему новые, неожиданные открытия.

Помещение, где проживал Алексей Полянский уместнее было назвать залой на взгляд Огурцова, площадь комнаты была значительно больше тридцати квадратных метров. Ненависть соседей к непутевому жильцу, отчасти, и обуславливалась размерами занимаемой Алексеем жилплощади, которую они в приватных беседах иначе как «хоромами» никогда не называли.

Несмотря на свои внушительные размеры, комната Полянского выглядела тесноватой — столько было в ней вещей, мебели, да и не только мебели — от прямоугольной формы помещения не осталось даже воспоминания, так оно было загружено всяческими ширмами, шкафами, полками, столиками и столами, стойками с радиоаппаратурой, но это все еще куда ни шло.

Помимо того, что, собственно, должно бы находиться в жилой комнате, как бы экзотично не выглядела та или иная вещь, к примеру, чучело медведя или голова оленя, торчащая прямо из простенка между окон — это, как говорят театральные режиссеры, «может быть».

Но небольшой переносной забор, какими обычно ограждают толстых женщин в оранжевых жилетах крушащих ломами асфальт на проезжей части улицы, от основного потока автотранспорта никак нельзя было назвать обычным предметом обстановки.

На секции забора, которая стояла в комнате Полянского рядом со входной дверью висел знак — «кирпич», указующий на то, что проезд транспорта за знак не разрешен. За знаком, собственно, находилось, как называл эту часть комнаты хозяин, отделение «для спанья» — за несколькими разнокалиберными ширмами среди которых была одна очень дорогая, по крайней мере, с виду старинная, с золотой вышивкой по синему, шелковому полю. Рисунок, впрочем, настолько потемнел от древности и неизбывной городской пыли, что если пристально не вглядываться в него, то непонятно было, изображены ли там китайские драконы или древний художник просто оставил на ширме какие-то надписи на санскрите, возможно, назидательного характера. Внимательный же исследователь, поработав мокрой тряпкой и набравшись терпения, смог бы докопаться до истины и выяснить для себя, что ничего назидательного, равно, как и представляющего интерес для фольклориста, зоолога или ботаника на ветхом шелку изображено не было. Напротив, очень легкомысленной оказывалась при внимательном рассмотрении ширма — голые женщины, причем, изображенные не очень искусно, а, скорее, кое-как, впопыхах, неряшливо и неталантливо голые женщины золотой нитью были вытканы на ней.

В отделение «для спанья» Огурцов никогда не заходил — эта часть комнаты не предназначалась для чужого глаза, разве что некоторые из дам, посещавших гостеприимный дом Полянского удостаивались чести оказаться в святая святых но никаких отзывов о таинственном «для спанья» от них никто никогда не слышал. Возможно, молчание это было вызвано особенностями физиологии Полянского, или чего-то другого — но никто, из посетивших «для спанья» дам ничего об этом месте не рассказывал, напротив, они словно бы старались не вспоминать о случившемся и всячески уходили от темы, когда она неожиданно всплывала в девичьих задушевных беседах.