Читать книгу "Трава поет - Дорис Лессинг"

Мужчины, казалось, ее не интересуют. «Мужчины! Им достается все веселье!» — говорила Мэри девушкам. И все же за пределами конторы и клуба ее жизнь целиком зависела от мужчин, хотя, если бы ей кто-нибудь об этом сказал, она и стала бы с негодованием возражать. А быть может, Мэри и в самом деле не слишком от них зависела, поскольку, слушая сетования других людей на невзгоды, она никогда не жаловалась в ответ сама. Иногда друзьям Мэри казалось, что они отвлекают и обижают ее. В глубине души им казалось несправедливым, что она выслушивает их, дает им советы, играет роль жилетки, в которую можно вволю выплакаться, и при этом ни на что не жалуется сама. Правда заключалась в том, что Мэри было не на что сетовать. Она выслушивала истории других людей с удивлением и даже некоторым страхом. Мэри бежала от всего этого, являя собой редчайший феномен: тридцатилетнюю женщину, которую не мучили ни любовные волнения, ни мигрени, ни ломота в спине, ни бессонница, ни неврозы. Она и не подозревала, сколь уникальна.

И по-прежнему она оставалась «одной из девушек». Если в городок приезжала команда игроков в крикет и им требовались дополнительные участники, организаторы обращались к Мэри. В одном таланте ей никак нельзя было отказать: она быстро, без лишнего шума благоразумно приспосабливалась к меняющимся обстоятельствам. Она с одинаковой радостью соглашалась продавать билеты на благотворительный вечер и танцевать с игроком защиты, приехавшим к ним в город с визитом.

И все так же волосы Мэри были уложены в прическу, как у маленькой девочки, и все так же она носила платья детского покроя пастельных тонов, храня наивность и стеснительность. Если бы ее оставили в покое, она бы так и жила дальше, наслаждаясь собой, покуда в один прекрасный день окружающие не обнаружили бы, что она превратилась в одну из тех женщин, что, минуя средний возраст, сразу становятся старухами: немного сухощавыми, слегка язвительными, крепкими как гвозди, сентиментально благодушными, истово верующими или же обожающими маленьких собачек.

Окружающие были бы к ней добры, потому что она «упустила самое лучшее в жизни». С другой стороны, сплошь и рядом попадаются люди, которым этого вовсе и не надо, поскольку образ «самого лучшего» был уже изначально опорочен. Когда Мэри думала о доме, она вспоминала деревянный короб, который трясся от проносившихся мимо поездов; при мысли о замужестве перед внутренним взором возникал отец с налитыми кровью глазами, вернувшийся из бара навеселе; когда она думала о детях, ей вспоминалось лицо матери на похоронах ее старших брата и сестры — скорбное, но вместе с тем и суровое, словно высеченное из камня. Мэри нравились чужие дети, но при мысли о своих собственных она содрогалась. На свадьбах ее охватывала легкая грусть, однако она испытывала стойкое отвращение к сексу: в маленьком доме, в котором она некогда жила, было практически невозможно уединиться — кое-что Мэри просто не хотела оставлять в своей памяти и постаралась об этом позабыть еще много лет назад.

Конечно, порой ее охватывало беспокойство и смутное чувство неудовлетворенности, лишавшее ее на время возможности наслаждаться жизнью. Например, иногда Мэри, вернувшись из кино, укладывалась спать, вполне довольная, как вдруг ее пронзала мысль: «Еще один день прошел!» В такие моменты время сжималось и ей чудилось, что она всего лишь мгновение назад оставила школу и приехала в город, чтобы зарабатывать себе на жизнь; тогда Мэри охватывала легкая паника, как будто ее лишили невидимой опоры, вышибли из-под ног почву. Но потом, будучи женщиной рассудительной и твердо убежденной, что подобного рода размышления приводят к меланхолии, она забиралась в постель и выключала свет. Иногда у нее возникала мысль: «Неужели это все? Неужели, когда я состарюсь, мне будет больше не о чем вспомнить?» — но к утру она уже обо всем забывала, один день сменялся другим, и она снова была счастлива. Дело в том, что Мэри и сама не знала, чего хотела. «Чего-нибудь большего, — появлялась в голове расплывчатая мысль, — какой-нибудь другой жизни». Впрочем, в таком настроении она пребывала не долго. Мэри была вполне довольна работой, с которой она справлялась споро и умело; друзьями, на который: могла положиться; жизнью в напоминавшем гигантский птичник клубе, где ей нравилось находиться в шумной компании и где всегда можно было радоваться чужим помолвкам и свадьбам; довольна она была и приятелями-мужчинами, которые относились к ней как к хорошему товарищу, без всяких дурацких намеков на физическую близость.

Однако, рано или поздно, все женщины начинают ощущать неосязаемую, но вместе с тем неумолимую потребность выйти замуж; и Мэри, не слишком чувствительная к намекам, была поставлена перед лицом подобной необходимости неожиданным и самым неприятным образом.

Она была в гостях у одного своего женатого друга. Мэри в одиночестве сидела на веранде спиной к залитой светом комнате, когда, услышав приглушенные голоса, вдруг уловила собственное имя. Мэри встала, собираясь зайти внутрь и заяв'ить о себе, однако, и это было весьма для нее характерно, первым делом ей в голову пришла мысль — друзья окажутся в крайне неловком положении, узнав, что их ненароком услышали. Мэри опустилась обратно в кресло и стала ждать подходящего момента, когда бы она могла зайти, притворившись, что только что вернулась из сада. И вот какой разговор услышала она в тот вечер, чувствуя, как щеки горят, а ладони делаются липкими от пота.

— Экая нелепость, ей ведь уже не пятнадцать. Кто-то должен сказать Мэри насчет одежды.

— А сколько ей лет?

— Должно быть, хорошо за тридцать. Она уже долго держится в этой фирме. Мэри работала еще задолго до того, как я поступил на службу, а ведь это было добрых двенадцать лет назад.

— А чего она не выходит замуж? У нее наверняка была куча возможностей.

— Не думаю, — раздался сухой смешок. — Мой муж одно время сам ей увлекся, а сейчас уверен, что Мэри никогда не выйдет замуж. Она просто не из того теста слеплена, вот и все. Чего-то в ней не хватает.

— Ну, я даже и не знаю.

— В любом случае, Мэри слишком долго тянула с замужеством. Недавно я повстречала ее на улице и едва узнала. Бедняжка отощала, а кожа стала совсем как наждачная бумага — и все из-за этих спортивных игр.

— Но она такая милая девушка.

— Но при этом никто никогда не будет сходить по ней с ума.

— Она еще станет кому-нибудь хорошей женой. Она славная — наша Мэри.

— Ей надо выйти замуж за кого-нибудь постарше, причем изрядно. Ей бы подошел мужчина лет пятидесяти. Вот увидишь, Мэри выберет себе в мужья кого-нибудь, кто сгодился бы ей в отцы.

— Сложно сказать.

Снова раздался смешок, вполне, надо сказать, добродушный, но Мэри он показался жестоким и злобным. Она была ошеломлена и вне себя от ярости; но больше всего ее уязвило то, что друзья сочли возможным обсуждать ее подобным образом. Она была настолько наивной, что ей даже никогда не приходило в голову, что люди могут обсуждать ее за глаза. А что только они говорили! Мэри сидела, терзаясь и ломая руки. Потом, когда к ней вернулось самообладание, она поднялась и направилась в комнату, чтобы присоединиться к друзьям-предателям, которые ее встретили со всем радушием, словно вовсе не они только что вогнали нож ей в сердце, лишив душевного равновесия. Мэри не могла узнать себя в той женщине, описание которой она только что услыхала.