Читать книгу "По мосту через пропасть - Лора Брантуэйт"

Появления Адриана она не ждала. Бывает, что напряженно ждешь какого-то события, пусть даже и очень маловероятного, и сам не веришь в его возможность — но все равно надеешься в глубине души. А тут и вправду не ждала, не надеялась и почти о нем забыла…

— Привет.

Видимо, и вправду слишком устала — ей показалось, что он возник неожиданно, как чертик из табакерки.

— Ой, привет… — Анна поймала себя на том, что вытирает бумажным полотенцем совершенно сухие руки.

— А я гулял неподалеку…

— А как твоя нога?

— Ей лучше. Угостишь меня чашкой кофе?

— Да, конечно. Ты успел вовремя, я уже собралась закрываться.

— О, прости… Может, в другой раз?

— Ну уж нет! Теперь я тебя никуда не отпущу. — Анна усмехнулась. — Как тетя?

— Мм… Это вопрос вежливости?

— Нет, это просто вопрос.

— Думаю, у нее бывали дни и получше, но она со всем справится. Она у меня большая молодчина. — Адриан улыбнулся странной улыбкой — теплой и ироничной одновременно.

Анна подумала, что сегодня он немножко другой — более расслабленный. Есть какое-то такое выражение, вроде бы про древнегреческий театр. А-а, вот: как будто слез с котурнов.

— А какое сегодня настроение у тебя?

— Хм. Пожалуй, я пребываю в эйфории без всяких видимых причин…

— Ого! Нужно что-то особенное…

Анна хотела было повесить на двери табличку «Извините, закрыто» и закрыть дверь на щеколду, но передумала. Слухи — это, конечно, мелочи, и по большому счету ничего плохого в глазах общественного мнения она не делает, но незачем подливать масла в огонь. В принципе можно было бы задернуть шторы на окнах, чтобы с улицы не подсматривали вездесущие любопытные, но это уже попахивает паранойей.

Она приготовила ему кофе карамельной, «скандинавской» обжарки со взбитыми сливками и тертым шоколадом. Сама пила чай с ромашкой и медом.

— А чем ты занимаешься, кроме того что совершаешь смотр владений вместе с тетушкой и бросаешься под колеса несчастным женщинам?

— Я пишу книгу по экзистенциальной философии Камю. Учу французский. Катаюсь на лошадях. Иногда хожу на заседания совета директоров.

— Директоров чего?

— Компании.

— А чем занимается таинственная компания?

— По-моему, совершеннейшими глупостями — делает деньги.

— Без этих денег ты не мог бы писать свою замечательную книгу и учить французский.

— Мог бы.

— Тебе бы приходилось каждое утро вставать и идти на работу, делать деньги самому, может, большие, а может — не очень, а по вечерам ты бы пытался просто набраться сил для следующего дня.

— И никакой духовной жизни?

— И никакой духовной жизни.

— Значит, ты так живешь?

— Отчасти.

— А в чем смысл? Чтобы не умереть с голоду?

— Знаешь, я ведь делаю людей немножко счастливее. Самую чуточку — но каждый день. И не каких-то далеких, чужих, почти что не существующих — а этих, знакомых, близких людей. Я готовлю для них кофе и пудинги, и я делаю это хорошо — по-настоящему хорошо, я дарю им простые радости, простые и ощутимые. Мне кажется, им большего не нужно… Почему ты так на меня смотришь? Что-то не так?

— Нет, все так. Наверное, у тебя все же хватает времени, чтобы додумать все мысли, которые приходят в голову. Не откладывая на выходные или отпуск.

— Тем более что отпуска у меня нет.

— Слышу гордость в твоем голосе. Волшебница будних дней.

— Ага.

— Все это хорошо… но если ты способна на большее? А мне почему-то кажется, что способна.

— Это только кажется, Эйд… Не слишком ли много философии для одного вечера?

— По-моему, в самый раз.

— Учти, я не хочу знать, что думал Камю по этому поводу.

— Боюсь, этого не знаю даже я. Кофе бесподобен.

— Рада, что тебе нравится.

Часы на стене, сделанные в виде какого-то экзотического цветка — и тоже из дерева, — мерно тикали. Анна предоставила им отсчитывать время и заставила замолчать внутренний хронометр — когда много готовишь, он становится едва ли не сверхточным. А точность сейчас ни к чему.

— О чем ты думаешь, Анна?

— О времени.

— И как складываются твои отношения со временем?

— Еще один философский вопрос?

— А почему бы и нет?

— Мои отношения с ним складываются… панибратски. Я люблю его тратить.

— Как?

— Вязать.

— Мне кажется, это слишком долго.

— И мне. Но это тоже волшебство: сначала была нить, а под твоими пальцами она превращается в полотно. Создаешь то, чего не было до тебя. Зримое и ощутимое. Здорово.

— Тебе нужно писать книги.

— Ха! Когда я умею так вязать и готовить горячие напитки?! Прости, это было бы преступлением…

— Я что-то не так сказал? Ты стала печальнее.

— Ерунда. Просто усталость.

— Тогда я пойду…

— Хорошо, что ты зашел, Адриан.

— Согласен. Спасибо за лучший в мире кофе, разговор и твое время.

— Да. Пока…

«Тебе нужно писать книги». Анна мыла посуду, а в голове рефреном звучала эта фраза. Для Адриана она не значила ничего, для Анны она была как щелчок замка в двери, за которой спрятана самая любимая боль. «Тебе нужно писать книги». Улыбка кривила губы, превращалась в усмешку, которая совсем немногим отличается от оскала.

Она так и не справилась со своей нехитрой задачей — в раковине остались недомытые блюдца и чашки.

— Завтра встану пораньше и домою, — сказала себе Анна. Вслух.

Завтра будет совсем другой день. Призраки прошлого уйдут. От призраков, правда, сложно прятаться под одеялом: все равно ведь знаешь, что они тут, рядышком, бродят вокруг кровати… Но, если призраки достаточно деликатны, неприкосновенность личных границ (границ постели) они уважают.

Стянула с рук мокрые перчатки — они легли возле раковины как лягушачьи шкурки.

Больше всего Анна не любила беспорядок на кухне. И только иногда — очень-очень редко — ей было на него наплевать.

Она заснула против ожиданий довольно быстро: усталость взяла свое. Зато проснулась под утро и долго лежала, глядя на унылое шевеление теней на потолке. За окном ветер. В душе ветер. Или не ветер, а только поднятая пыль и мелкий мусор. Анна родилась в Лондоне, куда ее мать приехала из Эшингтона сразу после окончания школы и вместо колледжа попала на подмостки детского театра. Она была не лишена таланта и играла, что называется, на совесть, потом перешла на работу в театр покрупнее, где и встретила будущего отца Анны. Жизнь была не очень щедра, но и не слишком жестока к этой семье, взлеты были не очень высокими, а падения — не слишком болезненными, в общем, все более чем обычно.