Читать книгу "Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо"

Речь шла о полотне, высокопарно названном «Конец света». На голубом фоне, испещренном вызывающе яркими полосами и пятнами, появлялись, подобно ассоциации идей, формы пастельных тонов с неясными очертаниями, которые, казалось, исчезали – или возникали? – в шторме, их окружавшем. Сумбур, напоминающий ее саму и к которому я испытывал лишь умеренный интерес. «Вы ее купили, чтобы доставить мне удовольствие, – сказала она, – это неудачный поступок. Я предпочитаю, чтобы вы занимались со мной любовью». Она была права, я тоже предпочел бы именно это. Вероятно, это было единственной причиной, по которой мы нашли друг друга. Даже в такие моменты она обращалась ко мне на «вы», как будто для того, чтобы и здесь тоже сохранять дистанцию между нами. От этого она казалась мне еще более желанной. Голова откинута назад, создавалось впечатление, будто слушала какую-то внутреннюю музыку. Этой музыкой она делилась со мной. Я уступал ее неистовству, и наши тела двигались в полнейшем согласии, которого я не знал ни с одной другой женщиной.

Тем не менее в этот вечер я забыл о ней.

Был с другой… действительно. Которая, возможно, толкнула меня на смертоносное прелюбодеяние и, уже мертвая, угрожала разрушить мою жизнь.

Приступ ненависти поднялся во мне, но тут же прошел. Ненависть возникает только к живым. Лучше позвонить Ребекке, объяснить ей, что произошло. Не оставаться наедине с этой умершей. Я набрал ее номер. Прозвучал сигнал «занято». Чтобы я не звонил, она, должно быть, сняла трубку.

Усталым жестом я положил свою.

Когда я встал, чтобы взять сигарету со стола, мой взгляд упал на пальто и сумочку Ольги, спрятанные за креслом.

Я взял сумочку. Кроме двадцати тысяч франков наличными, в ней были документы на машину, водительские права, выданные на ее адрес – авеню Монтеспан, в шестнадцатом округе, ключи, две пудреницы – одна от «Ван Клиф amp; Арпель», другая от Картье, два «Ролекса», а также оправленные в бриллианты наручные часы фирмы «Бом и Мерсье». «Ее слабость – часы», – говорил Шапиро. Действительно, одни только часы «Жагер-Ле-Культр» из розового золота на ее запястье стоили целое состояние. К этому еще добавлялись явно дорогие ожерелье и кольца, украшавшие ее шею и руки. Если это были ее трофеи из ювелирного универмага Бернштейна, то можно было понять раздражение Шапиро. На дне сумочки я также нашел свою ручку «Мон Блан», исчезнувшую несколько недель назад. Ничто из всего этого не объясняло ее смерть. Разочарованный, я подумал, что разумнее было бы известить о случившемся Шапиро.

Именно в этот момент я вспомнил о своем бессознательном действии. Вместо того чтобы позвонить ему, я набрал номер Злибовика. Возможно, нужно было понимать эту ошибку буквально, в хронологии, которую она подразумевала? Сначала анализ, затем полиция. Разобраться в себе, если только сеанс поможет мне в этом, а ухе потом будь что будет.

Я почти почувствовал себя лучше. Это решение дало мне чувство, что я управляю событиями. У меня возникло внезапное желание покинуть этот кабинет, избавиться от всего, что он в себе заключал. Я убрал двадцать тысяч франков в ящик рабочего стола, открыл окно, потом пошел в раздевалку за своим пальто и через некоторое время очутился на авеню Трюден.

Я даже не ожидал, что на улице было так холодно. Опасный гололед покрывал тротуары. Фонари ничего не освещали. Однако, несмотря на темноту, была видна «Ланча» Ольги на стоянке с противоположной стороны авеню. Я отправился туда, стараясь не поскользнуться на шоссе.

Дверцы были закрыты. Я рассердился на себя за то, что не взял ключи, напрасно дергал за ручки, ни одна из дверей не открылась. Я уже собирался уйти, когда услышал, как кто-то сказал:

– Благородная машина, «Каппа LX». Две целых четыре десятых литра, это здорово.

Я повернулся. Передо мной стоял Герострат.

– Что вы делаете на улице в это время? – спросил я удивленно.

– Я мог бы задать вам тот же вопрос, шеф. Почему вы в этот поздний час стоите рядом с машиной одной из ваших пациенток?

Сердце чуть не выскочило у меня из груди.

– Откуда вы знаете, что это машина одной из моих пациенток? – пробормотал я, запинаясь.

– Из-за того, что брожу по кварталу, узнаю кучу вещей. Бели вам интересно, расскажу в другой раз, сейчас я начинаю уставать. Я нашел работу Деда Мороза в одном магазине. Провожу там весь вечер. Мне нужно домой, как я уже сказал, а живу я неблизко.

Я не мог вспомнить, чтобы он говорил мне об этом раньше, но это было неважно. Главным было то, что он знал про Ольгу и «Ланчу». Но он уже ушел, волоча за собой свою сумку на колесиках.

Достигнув площади д'Анвер, он крикнул мне:

– Не обижайтесь, скоро увидимся.

И растворился в темноте вместе со своей сумкой.

3

– Моя жизнь остановилась вчера. Как это произошло, не знаю. Я был в глубине черной дыры, а когда выбрался из нее, она уже была мертва, а я чувствовал сильную боль в предплечьях. Вы когда-нибудь видели задушенную женщину? Это отвратительно. След от удушения вокруг горла, язык вываливается изо рта. Неприятно проводить реанимацию. В любом случае следовало известить полицию, Шапиро, но из-за маракас, игравших самбу, я не смог. Потом появилась эта Математичка – любительница подслушивать. Я должен был от нее избавиться, а вместо этого спрятал труп под кушетку, как убийца. Но могу ли я им быть? Во сне я одновременно был и зрителем, и актером. Можно ли в одно и то же время находиться в своем кресле и на кушетке? Я видел ее мужа, но душил ее я сам. С чего бы мне это делать? После семинара в «Хилтоне» я должен был заехать за Ребеккой. Но не пошел на семинар и совершенно забыл про Ребекку, и все из-за убитой. «Эта женщина принесет тебе одни только неприятности», – говорил Шапиро. Как он поступит, когда узнает? Прежде чем прийти к вам, я оставил Ольгу на кушетке. Вы понимаете, на моей кушетке? Широко открытое окно, для сохранности, и она, застывшая, пустая, без единой мысли, без малейшей ассоциации идей. И больше ничего: ни бессознательного, ни желаний, ни неврозов, ни несчастного детства – больше ничего. И для меня больше нет будущего. Когда я признаюсь полицейским, они повесят эту смерть на меня и напустят экспертов решать, убийца я или сумасшедший. Вы знаете эту их песню: убийство в состоянии аффекта? Виноват, не виноват? Временное помрачение, удар грома средь ясного неба, предумышленный поступок или случай резкой спутанности сознания? Весь этот жаргон, который ничего не объясняет.

Под защитой сумрака, царящего в кабинете – лампа, поставленная на комод огромных размеров в стиле ампир, едва освещала комнату, – Злибовик молча слушал мой монолог. Что он думал об этом? Верил ли он, и он тоже, в удар грома средь ясного неба? Этого заслуженного психоаналитика с блестящим прошлым, жизнь которого отождествлялась с психоанализом, было трудно провести. Он знал Фрейда, общался с такими выдающимися людьми, как Мари Бонапарт,[5]Саша Нахт, Даниэль Лагаш,[6]участвовал в основании Школы фрейдистов и создал после ее роспуска Аналитический кружок, работа которого вызывала уважение, несмотря на постоянные финансовые трудности. Именно благодаря ему кружок продолжал существовать. Я восхищался тем, что в его возрасте у него еще были силы руководить, даже если Флоранс совсем не уважала его. «Смешной чудак, – говорила она о нем, – не способный заставить свою лавочку работать, со своим венгерским акцентом он мнит себя Ференчи[7]». Эти суждения казались мне жестокими и несправедливыми. Злибовик годами следил за моей работой. Иногда у нас возникали разногласия,[8]но мы договаривались, и я был ему признателен за то, что он принимает меня на своей кушетке.