Читать книгу "Пандора - Энн Райс"

Я вбегала в зал вместе с няней, давала потрясающее сольноевыступление и уносилась туда, откуда не могла видеть, как гордые сенаторыобжираются павлиньими мозгами и гарумом. Тебе, разумеется, известно, что такоегарум. Это отвратительный соус, который римляне добавляли во все блюда, подобнотому как сегодня добавляют кетчуп. Он определенно лишал всякого смыслаприсутствие на тарелках угрей, страусиных мозгов, не успевшего родиться барашкаи всех прочих изысканных деликатесов, кои в изобилии подавались к столу на огромныхблюдах.

Дело в том, что, как ты знаешь, римляне как никто былиподвержены непомерному обжорству, и банкеты неминуемо завершались позором.Гости выходили в вомиторий, чтобы избавиться от первых пяти блюд трапезы итаким образом получить возможность проглотить все остальное. А я лежала вкроватке наверху и хихикала, слушая звуки хохота и рвоты. Далее следовалоизнасилование всех рабов, прислуживавших за столом, будь то юноши, девушки илиже те и другие вместе.

Семейные трапезы были событиями совершенно иного рода. Заними мы вели себя как старые римляне. Все садились за стол; хозяином домабесспорно являлся мой отец, и он не терпел никакой критики в адрес АвгустаЦезаря, который, как тебе известно, будучи племянником Юлия Цезаря, по законуправящим императором не являлся.

«Когда придет время, он уйдет в отставку, – говаривалмой отец. – Он понимает, что сейчас еще рано. Он не столько амбициозен,сколько утомлен и мудр. Кому нужна новая гражданская война?»

Для человека с положением времена были слишком хороши, чтобыбунтовать.

Август сохранил мир. Он питал глубокое уважение к римскомусенату. Он перестроил старые храмы, так как считал, что людям необходимоблагочестие, к которому они привыкли в годы Республики.

Император раздавал беднякам бесплатную кукурузу из Египта. ВРиме никто не голодал. Он сохранил головокружительное количество старыхпраздников, игр и зрелищ – их было столько, что нас уже тошнило. Но, какдобропорядочные римляне, мы зачастую вынуждены были на них присутствовать.

Конечно, на арене происходили очень жестокие зрелища. Были ижестокие казни. С рабами обращались безжалостно.

Но сегодня никто не понимает, что в душе даже самого нищегобедняка эта жестокость сосуществовала с чувством личной свободы.

Суды не принимали поспешных решений. Они искали советов узаконов прошлого. Они следовали логике и кодексам чести. Люди имели возможностьвполне открыто выражать свои взгляды.

Я подробно останавливаюсь на этом, так как именно здесьлежит ключ к моей истории: мы с Мариусом родились в то время, когда римскийзакон, как выразился бы Мариус, основывался не на божественных откровениях, нона логике и разуме.

Мы совсем не такие, как те, кого забрали во Тьму в странахМагии и Тайны.

При жизни мы доверяли не только Августу, но и римскомусенату. Мы верили в общественную добродетель; мы придерживались того образажизни, где не было места ритуалам, молитвам, колдовству, их влияние было развечто поверхностным. Добродетель, запечатленная в характере, – вот наследиеРимской республики, доставшееся как Мариусу, так и мне.

Конечно, в нашем доме было полно рабов. Блистательные грекии ворчащие работники, армия женщин, суетливо полирующих бюсты и вазы. Город былбитком набит освобожденными рабами – вольными людьми, – кое-кто из которыхобладал внушительным богатством.

К нашим рабам мы относились как к близким людям.

Когда умирал мой старый учитель-грек, мы с отцом не ложилисьвсю ночь. Мы держали его за руки, пока не остыло тело. В наших римскихвладениях никого не пороли, если только отец лично не отдавал приказ о наказании.Деревенские рабы бездельничали под фруктовыми деревьями. Наши управляющие былибогаты и не стеснялись демонстрировать свое благосостояние нарядными одеждами.

Я помню времена, когда в саду появилось так много старыхрабов-греков, что я целыми днями слушала их споры. Больше им нечем былозаняться. Я многому от них научилась.

Я росла не просто счастливой, а очень счастливой. Если тысчитаешь, что я преувеличиваю степень своего образования, обратись к письмамПлиния или к другим мемуарам или переписке той эпохи. Высокородные девушкиполучали прекрасное образование; римлянки моего времени могли гулять свободно,не опасаясь посягательств со стороны сильного пола. Мы брали от жизни столькоже, сколько мужчины.

Мне едва исполнилось восемь лет, когда меня вместе снесколькими женами моих братьев впервые повели на арену, чтобы насладитьсясомнительным удовольствием от лицезрения мечущихся, обезумевших экзотическихживотных, например жирафов, прежде чем в них всадят множество стрел; следом наарену выходила небольшая группа гладиаторов, чтобы насмерть сразиться с другимигладиаторами, а после этого выводили преступников и скармливали их львам.

Дэвид, я и сейчас слышу рев этих львов. Словно ничто неотделяет меня от того мгновения, когда я сидела на деревянной скамье –наверное, во втором ряду, ибо эти места считались лучшими – и смотрела, какзвери пожирают людей заживо. Мне полагалось испытывать удовольствие, дабыпродемонстрировать силу духа, бесстрашие перед лицом смерти, а не при видепредельно жестокого зрелища.

Публика кричала и смеялась над разбегавшимися от звереймужчинами и женщинами. Некоторые жертвы отказывались доставить толпе этоудовольствие. Они просто не двигались, когда на них нападали голодные львы; те,кого пожирали заживо, почти неизменно лежали в ступоре, как будто их души ужеподнялись в воздух, хотя лев еще не добрался до горла.

Я помню тот запах. Но еще я помню шум толпы. Я прошлаиспытание характера, я досмотрела все до конца. Я наблюдала, какгладиатор-чемпион встречает свой конец, лежа в крови на песке, когда меч входитв его грудь. Однако я отчетливо помню, как отец едва слышно пробормотал, чтоэто отвратительно. Должна сказать, что того же мнения придерживались все, когоя знала. Мой отец, как и остальные, считал, что кровопролитие необходимопростолюдинам. Мы же, высокородные, должны восседать там ради народа. В этойудивительной порочности было что-то религиозное.

Организация этих безобразных зрелищ считалась чем-то вродеобщественного долга.

Жизнь римлян в основном протекала вне дома – нужно былопринимать участие в публичных мероприятиях, посещать церемонии и зрелища, бытьна виду, проявлять интерес к происходящему, встречаться с людьми.

Мы сталкивались с другими благородными гражданами и низкимсословием, вливались в общую массу, чтобы присутствовать на триумфальномшествии, на жертвоприношении у алтаря Августа, на играх, на гонках колесниц.