Читать книгу "Иномерники - Николай Басов"

Они забрались каждый на свое место, сбросив бахилы, перед тем как ступить на лепесток, опущенный на пол зала пандусом. В этой внутренней поверхности сделали даже уступы, чтобы шагать было сподручно… Янека смешило это слово, но все же он вынужден был признать, что программа русского языка действовала в его голове неплохо, затруднений при общении почти не было. Вернее, так: если не считать психологоповеденческих затруднений, их не было вовсе. Но с этим он надеялся когда-нибудь справиться.

Антиграв вобрал их в себя, разом объединив и сделав из них что-то общее, едва ли не прислуживающее этой машине, и только ей, а вот приборы и устройства наблюдения остались сбоку, внешним каким-то огромным, следящим, но не способным вмешаться в их действия, добавлением к миру. Катр-Бра провел обычную процедуру установления связи с башней, вернее, с постом техподдержки, хотя Блез вегда называл ее башней, как настоящий антигравитор.

«Насыр, у тебя что-то плоховато с пищеварением, не следует переедать», – подумала и отчетливо просигналила ему Наташа.

«А у тебя зад трясется, когда ты ходишь», – нелюбезен и даже груб бывал Насыров иногда.

Наташа отчетливо разозлилась. «А ты почувствуй, каково это – быть женщиной, следующий раз, когда тебя посадят, может пригодиться». Разговор через мысленные сигналы и даже образы, порой на удивление сильные, мешающие удерживать собственные состояния под контролем сознания, сделался нестерпимым, как ругань на рынке из-за грошовой сдачи.

Тем более что Чолган ответил ей настолько неприличным образом, что… По нему выходило, что с Наташей могут сделать, если она, а не он попадет «в крытую», так Чолган упорно именовал тюрьму. При этом где-то в основании его мыслей, на дне того болотца, которое его чувства и мысли образовывали, читался и страх, и отчетливая уверенность-надежда, что он туда больше никогда не попадает… «Прекратить!» – заорал мысленно на них Блез, а вслух оповестил:

– Ян, плохо тебя чувствую. Контакты психоанализаторов проверь.

«С контактами порядок, я вижу, – отсигналила Наташа. Да ей и положено было по их распределению ролей. – У него нет желания с нами, гм… откровенничать, он же типичный русофоб, ты посмотри на него внимательно, командир».

Вместо ответа Блез подал на резонаторы питание, они едва ли не загудели, так Янеку показалось, и почему-то стало трудно дышать… От знал за собой эту психосоматическую реакцию удушья, кажущейся нехватки воздуха… Сейчас, к сожалению, он передавал это ощущение всем, может быть, даже на башню. «Все-таки плохо они сработались», – подумал кто-то, уже трудно было понять, кто именно.

Они и впрямь были надерганы из совершенно разных школ, с разным опытом и разноуровневой подготовкой, поэтому, может быть, у них ничего и не получалось. Хотя тот же Вересаев говорил, что они – молодцы и у них выходит предложенная им работа куда лучше, чем у других… Ну, это еще следует посмотреть, как говаривали русские, странная, едва ли не бессмысленная фраза, которую они так любят применять с толком или даже без него…

Машина вышла на хороший, качественный режим, они все, частично порознь, а может быть, вместе, подналегли, как… Насыров принял свою лямку, будто тяжеловозный конь, впряженный в перегруженную телегу. У него эта телега была и скрипучей, и грязной. Наташа словно принялась рисовать кистью по какому-то полотну, местами даже с настоящей грунтовкой, и кисть у нее на глазах меняла цвет, то была красной, то делалась фиолетовой и желтоватой… А получалась у нее чистейшая абстракция, и как этот рисунок помогал их машине, Янеку было непонятно, но он чувствовал, что помогает.

Блез все сводил воедино и делал что-то, сунув свое сознание, как руки по локоть, в машины, которые теперь уже не давили, а размазали их всех своей механической мощью, будто наковальня, поставленная на муравейник. Понять его Янеку было тяжело еще и потому, что приходилось вливать в его же работу очень много сил. Кажется, командир пользовался им сейчас, будто ломом, и из него вытекало столько внимания, сосредоточенности и мышления, будто его мозги сейчас ему не принадлежали, а их использовали для совсем непонятной цели.

Но они разошлись, как кони во время табунной, дикой скачки, или так, будто бы их разгоняли мощные реактивные моторы, и они взлетели… А затем пришла вспышка! От нее невозможно было отряхнуться, как от воды, может быть, еще остающейся на их общем четырехчеловеческом теле после душа, потому что они сами стали этой водой, омывающей… Может быть, они омывали кусочек мира вокруг?

А потом все стало совсем непонятным, их куда-то волокло, как течение тащит смытое с берега деревце, мутным потоком увлекает туда, где для дерева нет ничего живого, но куда оно все равно попадет… Они вышли из этого состояния так же неожиданно, как их сразила вспышка после необходимого разгона. И Янек прочитал Блеза:

«Сегодня мы стартовали уверенней, чем прежде. Ян, старайся не терять башню из внимания, они должны нас читать, пока это возможно».

«Они нас все равно потеряют, если мы попробуем тут… ходить». Кажется, это был Чолган, да, точно, он. Ему на окончание его мысленного возражения «наступило» соображение командира: «Они должны нас читать, пока возможно, таково условие, или мы сразу же вернемся». – «Напугал!» – фыркнула Виноградова. «Если кого-то из нас отчислят по профнепригодности, личное дело виновного это не украсит». Вот это было верно, правильно настолько, что об этом и думать не хотелось.

Оказаться после всех лет учебы на задворках системы околоземных грузоперевозок антигравами без надежды выйти куда-то на серьезные линии, пахать за копейки, когда остальные делают мимо тебя карьеру, – да, с этим мириться не хотелось ни за какие коврижки.

Они, наверное, уже находились в Чистилище, как это называл во время инструктажей Вересаев. Это было пространство и больше – ничего вокруг, как ни смотри. Но смотреть все же приходилось, это уже его, Янека, работа. Он сосредоточился, а может, ему помогли, таких помогающих сейчас в их машине хватало, даже с избытком.

8

Чолган, дурья башка, стал работать на ходовые, машина сразу куда-то понеслась, клубы мглы, которая расстилалась вокруг, налетали на зрительные сенсоры машины, а Янеку казалось, что они хлещут его прямо по глазам, – шлем обнимал его голову так плотно, что он и дышать-то вынужден был через трубочку, через подачу дыхательной смеси прямо на носогорловой намордник, а вот видел он едва ли не все вокруг, ему казалось, что у него появилось еще несколько глаз на висках и на затылке. Янек вспомнил, как его учили смотреть периферийным зрением, чтобы видеть и то, что творится за машиной… Так вот, если клубы мути били спереди, то на периферии зрения они свивались в косы рассеченных потоков согласно закону Бернулли о неразрывности струи…

Это отвлекало от необходимости ориентироваться. А еще Янеку почему-то здорово мешало… присутствие орудий на их машине, тем более что дьявольское единство металла, механики, электроники, их общей пси-энергии, чудовищной и малопонятной, постоянно находилось на грани удерживания. И все это к тому же транслировалось Вересаеву и на стоящую за ним еще большую массу электронных машин и приборов, а за ними – в сознание и других людей. Это присутствие Вересаева, которого он чувствовал не совсем так, как остальных ребят – телом и даже, возможно, душой, – представлялось сейчас ненормальным, неправильным.