Читать книгу "Контракт - Светлана Храмова"

Он сразу ее узнал: темные стриженые волосы, совсем недавно еще локоны, белокурые и кудрявые, подчеркнутая худоба, иссушившая недавно звучную, сочно налитую плоть. Слегка изможденной она показалась, но из ее записок он знал уже: изящество далось непросто, стоило ей длительных усилий. В ресторане Илона не пила, не ела, только изредка вынимала модный блокнот типа «молескин», писала что-то быстрым почерком, она ведь на работе. Обо всем происходящем она регулярно отчитывается в солидной газете, осознавшей падкость публики до информации о событиях закрытого типа. Митя заметил ее чуть раньше, чем она сама приблизилась, и чудесное появление Илоны воспринял не иначе как материализацию виртуальных фантазий.

Из ресторана они тогда убежали вместе. По ночному Петербургу шли вдоль витой ограды, тянущейся над водой, Илона коротко смеялась его шуткам, Митя и не знал, что умеет фантазировать, сочиняя забавные истории. Он так часто представлял себя в большой комнате с роялем — и, читая письма Шопена, выяснил, что великий композитор мечтал о том же! Обожал розыгрыши, мистификации, нежно любил не Жорж Санд, а ее хорошенькую и авантюрную дочку Соланж, не Марию Водзиньскую, а Войцеха Гжималу, именовал его не иначе как «Моя Жизнь!».

— Приятелю в Лондон писал вот так, например, — Митя цитировал по памяти: — «Пишу тебе глупости, прозябая, дожидаюсь зимы… Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе».

Митя на миг замолчал, пролистывая в памяти письмо кумира, что так заинтересовало его. Он хотел сделать свои ощущения понятными для Илоны, то и дело сбивался, — не так часто разговаривал со светскими львицами, — но он об этом сейчас не думал, прогулка по морозу казалась естественной.

— О, вспомнил великолепный кусок, послушай внимательно. — Митя ускорил и шаг, и темп речи: — «Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать ораторию Совиньского и не умереть при этом. Мне вспоминается живописец Норблин, который рассказывал, как один художник в Риме увидел работу другого художника, и так ему стало неприятно, что он… умер». Так шутит человек, который давно стал для многих памятником, именем в нотах!

— Боже, какая грустная история! Художник умер от зависти? Или от разочарования? Или просто у него был плохой день. Такое тоже бывает.

Илона перестала смеяться, нахмурилась, потом снова расхохоталась. Митя тоже не удержался. Пустынные кварталы ненадолго перестали быть тихими, но разве двое могут наделать много шуму? А если и могут, то это приятный шум, несомненно. Митя увлеченно продолжал:

— И так далее в том же духе, ты не можешь себе представить, каким тонким человеком он был. Но переменчивым. Ко всем и ко всему. Его письма открыли мне такие вещи, о которых я раньше не думал. Играть музыку хорошо знакомого человека проще, понятней. «Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе». Представляешь?

— Мечтать о горе может только музыкант. — Странно, Илона и сама часто мечтала о горе, но никогда не называла это такими словами, хандра овладевала ею, и тянуло наслаждаться медленным растворением, так напоминающим уход в небытие. «Подобно аглицкому сплину, подобно аглицкому сплину», — повторяла она в таких случаях, помогало встряхнуться при необходимости. — А почему ты цитируешь Шопена? Другое имя, другой конкурс, другая музыка. Разве не письма Барденна ты сейчас должен читать?

Митя помолчал в замешательстве, будто услышал вопрос глубоко личного свойства, потом решился, но даже голос на полтона понизил:

— Шопен — мое второе «я». Не смейся. Абсолютно все, что он написал, я хотел бы написать сам, теми же нотами. Любое письмо кажется мне написанным мной, я чувствую так же, как он, писал бы теми же словами. Шопену проще — его музыка еще не написана, письма тоже, да и стиль был другой, сейчас пишут иначе, а писем и подавно не пишут. Электронные телеграммы только. Туда-сюда, туда-сюда, глубокомысленно или с натужной веселостью и «позитивно». Тебе нравится слово «позитивно»?

Илона дробно рассмеялась. Чистый высокий регистр, ля-мажор, шестнадцатые, — отметил про себя Митя.

— А персона Барденна тебя вовсе не интересует? Странно. Слышала только, что его судьба трагична.

— Любая судьба трагична. — Митя иногда бывал резок, что в двадцать четыре года простительно, но настаивал он обычно на том, что и в голову пока приходить не должно, будто ему не двадцать четыре, а много больше — и он лишь притворяется молодым, неопытным. — Есть банальная, до дыр истрепанная фраза, педагоги любят ее повторять, будто сами придумали, Исидора Валерьевна, добрейшей души человек, меня часами зомбировала: «Читайте ноты внимательно, в нотах сказано все». Нотный текст надо уметь прочитывать, как книгу, а потом рассказывать уже от себя лично. Именно это я и делаю. И слушаю записи Погорелича, Соколова, великие пианисты дают мне советы.

— А почему они?

— Выбираешь то, что созвучно, и тех, кто близок. Долго объяснять.

— Я потерплю. — Она кокетничала, а он заговорил серьезно, обстоятельно, наплевать на неуместность, раз она не против, он объяснит. Ведь никогда еще девушки не интересовались подробностями его пристрастий.

— Ошеломило, что когда-то Иво Погорелич стал звездой после скандала на конкурсе Шопена, он не стал победителем, даже не сыграл все три тура, но в жюри так переругались! Погорелич играл другую музыку, неизвестную до него, это вызвало негодование и восторг, так началась его слава! Но самое примечательное — одни его именовали ниспровергателем и хулиганом, другие — гением, но он мгновенно вышел в знаменитости, о нем до сих пор спорят, а это уже не результат скандала. Могу часами говорить на эту тему, лучше отложим пока.

— Нет, говори, говори! — подбадривала Илона, как только он спохватывался, опасаясь показаться смешным и назойливым.

— Я знаю все о Шопене и мечтаю сыграть все, им написанное, — до последней истрепанной заигранной мазурки. Шопен — ключевое слово. Нет, штамп и чушь насчет ключевого слова, извини. Шопен — не слово, а, собственно, ключ и есть — отыщи, наточи, очисти от ржавчины, поверни в замке в нужную сторону — и тайна рояля откроется, рояль запоет, обязан — так предписано в нотном тексте. Других композиторов, если не возникает специальных вопросов, я предпочитаю интерпретировать «с чистого листа». Не переходя на личности. — Митя вдруг остро почувствовал нелепость ситуации — ночной город, а он девушку по секретным комнатам подсознания водит, словно сам с собой беседу ведет.

— Ох, скучный я персонаж, Илона, неуместное говорю. Цитаты, да еще ночью — перебор. Я на светских посиделках обычно молчу. Да и после них тоже. Не от высокомерия, от неуверенности. Я путаюсь в трех соснах, не знаю, что сказать, начинаю говорить глупости, долго что-то объясняю, потом самому неловко. Наверное, таким и останусь. Играть на рояле куда проще, там все мне понятно. Вот не к месту вспомнил, но меня потрясло: Валерий Афанасьев в шестьдесят лет заявил, что личная жизнь у него только начинается, раньше был не готов, нехватка времени постоянная, так он объяснил. Но он к провокационным заявлениям склонен всегда.