Читать книгу "Храм - Игорь Акимов"

— Ладно вам. — Она справилась с собою, и только тогда снова поглядела на него. — Что — и правда негде ночевать?

Он кивнул.

— Заберите деньги. — Ей было трудно говорить, каждое слово приходилось выдавливать. — Вот что: посидите пока в кресле. А часа через два, глядишь, что-нибудь и образуется.

Она снова повернулась к телевизору, а он прошел к дальнему креслу (там верхние лампочки были выключены), расстегнул пальто и погрузился в темную глубину. Кресло было самопальным, из обтянутой гобеленом фанеры, которая отчетливо ощущалась через слежавшуюся вату. Но он нашел удобную позу, закрыл глаза и мгновенно уснул.

Его разбудила Евфросиния Захаровна. Она стояла рядом с креслом и деликатно теребила Н за рукав. Очевидно, была глубокая ночь, когда тишина оседает ближе к земле, сгущаясь до материальности.

— Дайте ваш паспорт.

Голос Евфросинии Захаровны был едва слышен из толщи тишины. Несколько мгновений Н смотрел на нее снизу, наконец проснулся окончательно, понял, что от него хотят, грузно поднялся и поискал в карманах. Паспорта не было. Евфросиния Захаровна это поняла и сказала терпеливо:

— Ну хоть что-нибудь, удостоверяющее вашу личность…

Н пожал плечами.

Ситуация для Евфросинии Захаровны была новой. Она глядела на Н снизу вверх и пыталась думать, но тело ей мешало. Точнее — не само тело, а чувство, которым оно наполнялось. Она понимала, что уже не справится с ним, но почему-то сопротивлялась. Может быть — из гордости.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Идемте.

Он прошел за нею по широкой деревянной лестнице на второй этаж, потом по коридору, тускло освещенному двумя матовыми бра. Потолок терялся где-то в вышине, стены были обшиты дубовыми панелями. Даже и не поймешь сразу, что было в этом доме в прежние времена.

Номер был за поворотом, в тупике. Евфросиния Захаровна привычно открыла его заранее припасенным ключом, решительно вошла и включила свет. Он оказался неожиданно ярким: богатая хрустальная люстра с гордостью демонстрировала современный интерьер.

— Это номер для важных гостей. — Голос Евфросинии Захаровны был официальным, и взгляд ничего не выражал: теперь она глядела на Н так, словно видела его впервые. — Иногда здесь ночует и наш мэр… но сегодня, надеюсь, он уже не появится. — Постукивая высокими тонкими каблучками, она легко прошлась по номеру, легко повернулась, подошла и открыла дверь из белого пластика. Автомат включил свет; из клубящегося сияния проявился ослепительно белый кафель. — Можете принять ванну. Но в холодильнике, пожалуйста, ничего не трогайте. Если хотите есть — я принесу.

Н показал: нет. Что-то появилось и исчезло в ее глазах; пожалуй, ответ разочаровал ее. Она прошла мимо Н и уже в коридоре остановилась:

— Да! — дверь не запирайте. Мало ли что…

Пальто Н повесил в шкаф, пиджак — на спинку стула; остальную одежду сложил на том же стуле. И уснул сразу — едва прикрыл глаза. Проснулся оттого, что кто-то деликатно, явно стараясь не беспокоить, укладывался рядом с ним. Женщина была в ночной рубашке — в короткой ночной рубашке: когда ее нога скользнула вдоль его ноги, он ощутил ее открытое колено и заголившееся бедро. Она легла и затихла, но расслабиться не могла. Н чувствовал, как она пытается справиться со своим телом, куда-то пристроить руки — ничего не получалось. Тогда она повернулась на бок, к нему лицом, прислонившись лбом к его плечу, и нерешительно положила руку ему на бедро; потом убрала. И затихла.

Плотная штора не пропускала свет уличного фонаря, но кристаллы хрусталя хранили кванты прежнего света, скупо отдавая их едва различимыми радужными искрами. Здесь тишина была другой, какой-то разреженной. Очевидно, ее материальная составляющая стекла вниз, в холл, оставив после себя пустоту ожидания. Эта пустота была созвучна бездонной пустоте в его груди, поэтому Н ощущал себя очень комфортно, не имея потребности ни в мыслях, ни в конкретных чувствах. Незаметно для себя он начал засыпать, а может быть даже и заснул на мгновение, но вдруг телом уловил какое-то вздрагивание. И вспомнил о женщине. Она плакала. Н положил свою большую ладонь на ее неожиданно мягкие, упругие волосы, и погладил их, едва касаясь, а потом так же бережно прижал ее голову к своей груди. Он это сделал неосознанно, привычной добротой своего тела, его памятью из бесконечно далекого прошлого, — но ей и этого оказалось довольно. Чувства в ней взорвались — и вырвались на свободу. Подброшенная накопившейся в ней невостребованной силой любви, она словно взмыла над ним — и наполнила собою все вокруг. Она ласкала его грудь и губы, и колкое небритое лицо, она смеялась и плакала, и шептала «Я тебя отогрею, я тебя отогрею, любый мой!..», — но даже этому пламени под силу было отогреть разве что только его послушное тело.

IV

Еще сквозь сон он услышал приближающееся по коридору легкое цок-цок-цок ее подковок, и когда Евфросиния Захаровна, неслышно пройдясь по номеру, коснулась его плеча, он открыл глаза, свободные от сна.

— Моя смена через полчаса заканчивается, а нужно еще успеть здесь прибраться.

Голос ее был ровен, глаза ничего не выражали. Он кивнул — и она исчезла.

Когда Н спустился в холл, она вместе с другой женщиной сверяла записи в журнале. Н легонько постучал в стекло, и когда женщины подняли головы — показал Евфросинии Захаровне деньги.

— Нет-нет, — сказала она, — все в порядке. Счастливого пути. — И опять опустила лицо к журналу.

Н вышел на крыльцо. Мела поземка. Серый цвет, как копоть, покрыл город. Похоже, зима передумала уходить из него.

Н не знал, куда идти. Сила, которая накануне вырвала его из привычной жизни и понесла безадресно, как осенний лист, исчезла. Вернее — иссякла, потому что причина, породившая эту силу, пока была в нем. Но это не тревожило Н. Не задевало ни души, ни ума. Он чувствовал себя превосходно, ночь пошла ему на пользу — тело было налито энергией настолько, что ощущалось упругим. Но это была энергия не для внешнего действия, не для активности, не для перемен (а что сегодня он мог бы поменять? — менять было нечего, потому что не было ничего), а для самосохранения. Хотя и в этом он не видел смысла. Будет он или нет… как дотлевающий прошлогодний лист…

Он бездумно глядел на выпиравший из-за соседнего дома серый купол собора, когда за спиной открылась дверь и рядом остановилась Евфросиния Захаровна. Она не предполагала этой встречи, и ей было неловко за свое лицо, обтянутое усталостью, за тусклые глаза и морщинки, которые она не потрудилась скрыть под макияжем. Ей оставалось одно — не думать об этом. Так она и поступила. Она справилась с собою настолько, что в ее взгляде осталось только внимание к Н.

— Вы ждали меня?

Это был неожиданный поворот. Он ведь забыл о ней. Забыл не потому, что такой эгоистичной и беспамятной стала его душа. Как раз с душой было все в порядке. Но ночью, проведенной в морге, в нем что-то повернулось — и он стал другим. Впрочем — это не те слова… Пожалуй, вот так будет точнее: он конечно же остался прежним, но стал другим: материал, из которого он был сделан, поменял структуру. Так пепел превращается в алмаз. До прошлой ночи он просто жил — как-то существуя в жизни и мирясь с нею; иначе говоря — старался сохранять душевный комфорт. Эта задача его вполне устраивала: если жизнь не имеет смысла, то сойдет и такой суррогат; ведь остальным и вовсе не за что было держаться. Перекристаллизация изменила его сущность, а значит — и все отношения с миром. Но он пока не понимал своей новой роли. Он ощущал себя стрелой, которая готова принять в себя энергию натянутой тетивы. Но натянувший тетиву пока не отпускал ее. И этому было единственное объяснение: еще не появилась цель.