Читать книгу "Домино - Росс Кинг"

Но в то утро стояла тишина, и голубые драпировки — тяжелые, в складках и кисточках — были плотно задернуты. Я пустил в дело латунный дверной молоток, на повторный удар которого явился лакей Томас. От него я узнал, что Топпи «нездоровится», в колокольчик он пока не звонил и за порог спальни не ступал. Я был приглашен ждать его пробуждения в Зеленой бархатной гостиной.

Название «Зеленая бархатная» относилось, вероятно, к прежнему воплощению этой комнаты, поскольку ныне ни на стенах, ни на полу, ни на ворсовом ковре не наблюдалось ни малейшего кусочка бархата, а равно и зелени. Первоначально в ней хранили новую мебель, пока не будет решено, куда ее поставить, или, наоборот, старую, убранную с прежних мест. Двадцать пять минут я просидел в окружении кресел и кабинетов, терпеливо ожидая, совместно с ними, милости Топпи.

После того как Уилрайт громогласно возвестил о наступлении девяти часов, явился Томас с кружкой черного чая. Это был веселый молодой парень, весьма недурной наружности, но со следами оспы, которые он пытался скрыть за парой бакенбард. Но это были пустые надежды, так как волосы на рябой коже росли неровно, пучками, как корешки на репке.

Устроившись на нагроможденной мебели, Томас вскользь коснулся погоды, а затем вдруг признался, что состоит в любовной связи с одной из судомоек. С хитрой миной он поведал, что частенько они двое, пока хозяин спит, прокрадываются в винный погреб и под перезвон бутылок с кларетом празднуют свой недавно заключенный альянс. Эта фривольная болтовня (как на нее отзываться, я не знал) не могла заглушить звуки, ясно свидетельствовавшие о том, что наверху разыгрывается подобная же сценка: стремительные, можно сказать, игривые скачки, раскаты хохота, сладостные звуки лютни, которые слышались время от времени на лишенной перил, осыпанной строительной пылью лестнице.

Уилрайт возгласил четверть десятого, я покончил с чаем и поднялся на ноги. Лютня звучала теперь настойчивей и громче, утешая «приболевшего» Топпи приятным исполнением мелодии «О моя госпожа». Нахмурив брови, я заметил про себя, что, поистине, в доме Полликсфена на Куинз-Сквер меня встречали более любезно. Когда я выходил через парадную дверь, на пол свалился, едва не угодив мне в голову, кусок штукатурки.

Однако на пути к Брук-стрит меня остановил оклик Топпи, чья не прикрытая париком голова высунулась из окна на верхнем этаже. Поэтому, пока Уилрайт не оповестил о наступлении часа пополудни, мне вновь пришлось томиться в Зеленой бархатной гостиной, ожидая, пока Топпи оденется, а вернее, пока его оденет Томас. Затем в наемном экипаже мы проследовали на Тависток-стрит, чтобы обзавестись костюмами для маскарада, намечавшегося через две недели в Воксхолл-Гарденз.

Портняжная лавка занимала высокое и узкое здание, повторявшее пропорции собственника, который тоже был высок и узковат; из его кружевных манжет торчал изрядный кусок запястья, а чулки кончались на несколько дюймов ниже, чем начинался край штанов. Его лицо почти целиком было занято носовым хрящом, и новые клиенты (из тех, конечно же, кто был слаб зрением) частенько принимали его за одну из висевших на крючках масок, а именно маску Панча. Наши шаги разбудили хозяина, который дремал за прилавком, и он поспешно вскочил, выдернул из кармана парик и нахлобучил его на лысую макушку в венчике седых волос. Он предложил нам заглянуть в каталоги, которые Похвалялись «Обширнейшим Ассортиментом Театральных и других Маскарадных Костюмов», а потом — в его замечательный инвентарь, недавно пополнившийся костюмами с прошлогоднего венецианского карнавала.

Скоро глаза у меня разбежались при виде самых фантастических нарядов, висевших на крючках вдоль стен. Разношерстная компания мельников, косарей, молочниц, пастушков и прочих деревенских персонажей составляла лишь малую часть изобилия, включавшего в себя трубочистов, пиратов, ведьм, тюремщиков, ночных сторожей, пилигримов, призраков, Фальстафов, комичных чертей, оборчатых пьеро, многоцветных арлекинов, квакеров в черных шляпах, индейцев, из племени могавков в медвежьих шкурах, турок в бриллиантах и тюрбанах с перьями, гусаров с аксельбантами и меховыми оторочками и еще сотню невероятных нарядов; не были забыты и венецианские домино всех размеров и цветов: шелковые капюшоны, кружевные накидки и просторные, в складках, плащи. А над костюмами, не уступая им числом, тянулись ряд за рядом бархатные и атласные маски, взирая на нас прорезями вместо глаз.

Под этими взглядами мне сделалось жутко, и я быстро остановил свой выбор на одном из домино — черном, но, когда я на него указал, мистер Джонсон поднял свою смоляную, напоминающую перо бровь и провел длинным пальцем вдоль не менее протяженного носа.

— Ага, — многозначительно кивнул он, — и кто же эта дама? — Обнаружив на моем лице не больше понимания, чем на масках у нас над головами, он продолжил: — Признайтесь, юный сэр, у вас на уме некая проказа… интрига? — Я поторопился его разуверить, но безуспешно. — Знайте, юный сэр, домино, кого бы оно ни облачало, мужчину или женщину (а разницу иногда чертовски непросто обнаружить), служит прикрытием кучи секретов, хитро охраняемых от остальных гостей. — Он таинственно хмыкнул в свой длинный нос — Кто скрывался под маской Панча или Пьеро, все мы узнаем еще до окончания вечера, но даже я не назову с уверенностью носителя черного домино — джентльмена, леди, а может, сводню или блудницу, — таинственного имярека, крадущегося по темным аллеям Воксхолла.

Его намеки так меня напугали, что я повесил домино обратно на крючок и несколько минут осматривал другие костюмы, из которых меня не привлекал ни один. Наконец, когда Топпи уже начал меня торопить, я остановился на женском костюме под названием «Полуночная матушка», изображавшем повивальную бабку — кружевной чепец, клетчатый передник и обтрепанная серая юбка. По поводу последней я немало колебался, поскольку мне не хотелось даже ради шутки нарушать границу, отделяющую один пол от другого, но соображения экономии взяли верх: «Полуночная матушка» стоила много меньше всех остальных костюмов (а именно пять фунтов, хотя, по правде, у меня не было даже и этой суммы), и долг таким образом сводился к минимуму.

Выбор Топпи, напротив, облегчил его кошелек почти на пятьдесят фунтов. В таких вещах он не привык сдерживать свои аппетиты и потому затребовал у мистера Джонсона костюм «макарони», континентального франта, подобный тем, какие носили на званом вечере мистер Ларкинс и кое-кто из его приятелей. Это самое кричащее из маскарадных облачений включало в себя гигантский парик, исключительную высоту которого уравновешивала косичка: еще немного, и она коснулась бы башмаков, Украшенных бриллиантовыми пряжками. Венчала это поразительное сооружение крохотная треуголка, дотянуться до которой можно было разве что при помощи шпаги. Из левого плеча произрастал, достигая уха, букет из цветов и овощей (эндивия и томатов), и оба плеча украшали эполеты, парчовые петли которых были так широки, что свободно пропустили бы через себя спасающийся бегством народ Израиля; камзол и штаны, в леопардовых пятнах, были до невозможности урезаны в размере, и мне ясно представилось, как стеснят они дыхание и как выпукло обрисуют признаки, позволяющие отнести их носителя к мужескому полу.

Костюм этот привел Топпи в такую ажитацию, что в кофейне, куда мы затем направились, он не мог говорить ни о чем другом, и мне никак не удавалось завести речь о моих изменившихся обстоятельствах. Обсуждение костюма «макарони» пошло снова, и очень бурно, когда явилось несколько приятелей Топпи — молодых джентльменов, располагавших достаточным состоянием, чтобы не иметь иных занятий, кроме карт, выпивки, сплетен и волокитства. Но наконец тема маскарада иссякла, и разговор перетек в иное русло: обсуждались ненадежность лакеев, издержки огораживания, римские древности, личное состояние некоторых богатых наследниц, соотнесенное с их внешними достоинствами (и тут мне пришлось окончательно смолкнуть).