Читать книгу "Сталинская гвардия. Наследники Вождя - Арсений Замостьянов"

Реформу действительно не раз критиковали на заседаниях Политбюро – и Подгорный, и (в меньшей степени) Брежнев. В то же время Брежнев курировал подъем сельского хозяйства, и Косыгин не раз вставал на пути колоссальных капиталовложений в аграрный комплекс. Как известно, есть три основных способа разориться. Самый приятный – женщины, самый быстрый – рулетка, самый надежный – сельское хозяйство.

Но не экономические разногласия омрачили взаимоотношения Брежнева и Косыгина! Судьбу реформы не следует связывать с похолоданием их отношений. Политические маршруты Брежнева и Косыгина разошлись не в 1968—1969-м, а несколько позже – в 1973—1975-м, когда сторонники Брежнева сумели значительно увеличить влияние своего шефа и даже затеяли спектакль «малого культа» личности генсека. Политические позиции Косыгина ослабли, он стал еще более зависим от ЦК и уже не мог действовать сообразно собственной стратегии. С этим, вероятно, и связана полная разочарования реплика, брошенная в разговоре с премьер-министром ЧССР Л. Штроугалом: «Все кончено…». Речь здесь, конечно, идет не о реформе, условно говоря, Косыгина – Либермана, а о самостоятельной политике Совмина после реформы.

В 1970-е заявили о себе еще два важнейших фактора экономической и социальной жизни. Первый – форсированное освоение важных месторождений в Сибири и на Дальнем Востоке требовало солидных капиталовложений в инфраструктуру этих территорий, но и, разумеется, приносило прибыль. Второй фактор – программа Гречко, Устинова, Горшкова предполагала колоссальные «оборонные» затраты. Ситуация сильно изменилась по сравнению с шестидесятыми. СССР больше, чем в прежние годы, тратил на поддержку своих союзников в Африке и Южной Америке. Добавим к этому социальные программы того времени, увеличившие уровень жизни миллионов граждан СССР. Вот вам и целый блок объективных причин уменьшения темпов роста валового национального продукта и национального дохода. Не иллюзорный «подрыв реформы», а слоновье увеличение нагрузки на экономику. Рассмотрим показатель за три косыгинские пятилетки: в первую, золотую, когда реформа активно претворялась в жизнь, среднегодовой рост национального дохода составлял 7,7%. Впечатляющий результат. В следующую пятилетку рост сократился до 5,5%, а в последнюю косыгинскую пятилетку (1975—1979) – до 4,4%. Да, шло падение. Но такие показатели при увеличении расточительности экономики говорят и об устойчивости экономической системы, созданной Косыгиным.

Косыгинская реформа совершенствовала плановую экономику, но не уничтожала социализм. И руководители предприятий, и инженеры, и рабочие получили стимул для качественной работы. Разумеется, в новом экономическом порядке нашлись лазейки и для махинаторов. ОБХС без работы не оставался. Критики косыгинской реформы замечают, что косыгинская децентрализация не пошла на пользу гигантам тяжелой промышленности. Современный автор, критик Косыгина и преданный апологет Брежнева, Михаил Антонов пишет: «Допустим, выпуск дамских шляпок нельзя планировать по количеству и фасонам, потому что тут действует мода, которую нельзя предугадать. Значит, тут производство должно быть поставлено на рыночные основы, равняться на соотношение спроса и предложения.

А Калужский турбинный завод производит мощные силовые установки. Тут и производитель, и потребитель связаны планом и договором, никакие изменения моды в этой области не предвидятся и на производство влиять не могут. Зачем же ставить их производство на те же основы, что и выпуск дамских шляпок?». И все-таки переход от прямого управления экономикой к государственному регулированию предприятий при усилении материальной заинтересованности трудящихся был необходим. И Косыгин его совершил.

Главными противниками реформы в 1965—1970-м были так называемые «софэсты» – экономисты и математики, разрабатывавшие систему оптимального функционирования экономики, сокращенно – СОФЭ. СОФЭ занимались все видные экономисты Советского Союза – в том числе и входившие в комиссию Косыгина. У противоположных сценариев развития экономической системы были общие корни – например, академик Немчинов, умерший в 1964-м, успел благословить и косыгинцев, и софэстов. Оппонентами косыгинской реформы софэсты стали не сразу, но уже после пленума 1965 года можно было говорить об «экономической оппозиции». В СОФЭ цены определялись уравнениями линейного программирования. Они верили, что кибернетика отрегулирует систему планирования. Руководил проектом академик Н.П. Федоренко, участвовали экономисты С.С. Шаталин, И.Я. Бирман. Их поддерживал вхожий к Брежневу Георгий Арбатов. Косыгин, смотревший на ситуацию глазами ушлого хозяйственника, производственника, а не кабинетного экономиста, считал их проект авантюристическим, слишком далеким от устоявшейся, работавшей системы. Они предлагали не усовершенствование, а слом системы. Косыгин опирался на практиков – на директоров и инженеров. Косыгинская реформа делала ставку на их профессионализм и инициативу. Софэсты же смотрели на практиков свысока. Политически они подчас нападали на Косыгина с позиций охранителей социализма, утверждали, что СОФЭ поможет Советскому Союзу одержать победу в исторической битве с капитализмом, а Косыгин, Байбаков, Либерман берут на вооружение чуждый нам буржуазный инструментарий. Но в сущности идеи «софэстов» были куда более рыночными и по-настоящему опасными для основ социализма. «Если «косыгинская реформа» ставила своей целью глубокое эволюционное реформирование отечественной экономики через ее децентрализацию, то СОФЭ предлагала ее ультрареволюционное разрушение по принципу «до основанья, а затем». Реализация СОФЭ поставила бы экономических гуру над производственниками, над директорами и главными инженерами. Диктатура ученых-экономистов, как известно, хуже моровой язвы, и Косыгин это понимал. Бурная политическая деятельность «софэстов», по мнению многих ныне здравствующих экономистов, катастрофически повлияла на социально-экономическое развитие страны, ускорив ее переход в фазу застоя», – пишет Анатолий Салуцкий.

Была и еще одна – может быть, решающая – причина, делавшая невозможной реализацию СОФЭ. Кибернетическая система затрудняла маскировку военных расходов, оборонной промышленности. Значительная часть индустрии была засекреченной, и Госплан научился хитроумной конспирации. Эксперты из КГБ резонно считали СОФЭ опасной затеей, «находкой для шпионов». В 1970 году состоялось расширенное заседание Госплана, на котором проект СОФЭ отвергли. Точка зрения Косыгина и Байбакова возобладала. Правда, к тому времени завершилась и косыгинская реформа.

Косыгинская реформа не была «шоковой терапией». Ее удалось реализовать на фоне повышения уровня жизни – не элитарного, а самого массового. Косыгин считал, что экономикой нужно управлять, приноравливаясь к меняющейся ситуации. Тактику государства следует осторожно менять, чтобы она была целесообразной. Умело менял тактику в экономической политике учитель Косыгина – Сталин.

В этом опасном экономическом плавании Косыгин рассчитывал на свой хозяйственный опыт и на науку. Соратник Алексея Николаевича, его заместитель и председатель Госплана СССР Николай Байбаков так определил отношение советского премьера к умственному труду: «План по науке и технике, считал он, должен стать важной составной частью народнохозяйственного плана и пронизывать все его разделы». Он не имел научных званий и, может быть, в теоретической подготовке уступал иному кандидату наук. Но почему-то в девяностые годы пришедшие к власти кандидаты и доктора наук отнеслись к науке безжалостно, за что и были наказаны провалом собственной работы. Косыгин провалов не знал: не все получалось, многие начинания уходили в песок, но и в блокадном Ленинграде, и в роли премьера могущественного Советского Союза он не капитулировал.