Читать книгу "Честный акционер - Фридрих Незнанский"

Но не тут-то было. Мысли — одна навязчивее другой — лезли в его голову с настырностью тараканов.

В конце концов Александр Борисович оставил попытки уснуть, включил настольную лампу, пододвинул к себе телефон, снял трубку и набрал номер другого полуночника, в обыкновение которого входило не спать до двух часов ночи, а утром подниматься с постели как ни в чем не бывало — свежим и бодрым, будто после долгого, крепкого сна. Этим счастливым человеком был генерал-майор милиции Вячеслав Иванович Грязнов.

— Алло, Слава? Это Турецкий.

— А, привет, — раздался в трубке вялый голос Гряз-нова. — Что, тоже не спится?

— Угу. Наглотался, понимаешь, на ночь кофе, теперь вот мучаюсь.

Грязнов хмыкнул и изрек:

— Кофе, Саня, здесь ни при чем. Бессонница — проблема всех стариков. Это, так сказать, первый звоночек.

— Какой еще, к черту, звоночек?

— Обыкновенный, — насмешливо ответил Гряз-нов. — Предупреждение о том, что мы приближаемся к конечной станции. Знаешь, как бывает в поездах? За час до прибытия проводница будит всех пассажиров, чтобы они успели привести себя в порядок. Вот так и тут.

— Типун тебе на язык, Грязнов, — недовольно проворчал Турецкий, которого страшно раздражали все намеки на приближающуюся старость. — Чем болтать всякую чушь, ты мне лучше скажи… Как думаешь, не могли наши доблестные опера подбросить Кизикову рацию?

— Рацию? Какую ра..? А, ты об этом. — Грязнов помолчал, видимо обмозговывая слова Турецкого. — Что это тебе взбрело?

— Да так, знаешь, подумал.

— Подумал? Хорошие же мысли лезут тебе в голову в два часа ночи. Мой тебе совет: не морочь себе голову всякой ерундой. Никто ему рацию не подкидывал. Это все чушь собачья.

— Да я и сам так считаю, — немного стушевавшись, согласился Александр Борисович. — Тогда у меня другая идейка. Что, если кто-то воспользовался враждой олигарха Берлина с властями и правоохранительными органами и, как говорится, под шумок решил свои проблемы?

В трубке повисла пауза. Вслед за тем задумчивый голос Вячеслава Ивановича произнес:

— В том смысле, что все шишки все равно посыпят-ся на голову Берлина?

— Вот именно. Он ведь публично угрожал властям. Кто-то мог воспользоваться этим обстоятельством и попросту его подставить.

— Гм… Собственно, почему бы и нет? Эту версию стоит проверить. В любом случае нужно искать тех, кому была выгодна смерть генералов. А также тех, кто был бы не прочь избавиться от Берлина.

— Соображаешь, — похвалил друга Турецкий. — Вижу, я не ошибся, когда взял тебя к себе в группу.

— Спасибо за доверие, шеф. Но позволь тебе напомнить, это не ты меня взял, а я милостиво согласился тебе помочь. И вообще — я спать хочу. Уже надел пижаму и забрался под одеяло. И даже начал видеть сон, но тут ты меня отвлек.

— И что, хороший сон? — иронично поинтересовался Турецкий.

— Лучше, чем тебе доводилось видеть, — в тон ему ответил Грязнов. — Так что я был бы не прочь продолжить этот разговор завтра. Если, конечно, у тебя в голове нет других оригинальных мыслишек. Например, о том, что на место преступления подбросили не только рацию, но и самого Кизикова — вместе с мотоциклом и шлемом.

— Ладно, старый перец, не ворчи. Договорим завтра, досматривай свой сон.

— То-то же. Спокойной ночи, мистер Холмс!

— Спокойной ночи… миссис Хадсон.

— Что-о? А вот за Хадсон ответишь…

Турецкий положил трубку на рычаг. После разговора с Грязновым ему стало легче на душе. Добродушный и слегка ворчливый голос старого друга всегда действовал на него успокаивающе. Турецкий лег в постель и через десять минут уснул.

Глава вторая

ДЕЛО ЦЕНОЮ В МИЛЛИАРД
(за несколько недель до взрыва)

1

Владимир Михайлович Казанский, начальник Следственного управления Генпрокуратуры по расследованию особо опасных преступлений, поднял руку, успокаивая журналистов, осадивших его со всех сторон, и строго сказал:

— Совершенно верно. Предприниматель Борис Берлин фигурирует в деле Михаила Храбровицкого.

— Можно подробнее? — выпалил журналист, задавший предыдущий вопрос.

— Подробности вы узнаете позже, — строго ответил ему Казанский.

— Когда?

Владимир Михайлович едва заметно усмехнулся и сказал:

— Когда дело будет передано в суд. — И двинулся к машине.

— В одном из интервью вы обмолвились, что воспринимаете олигархов как своих личных врагов! — громко крикнула юная журналисточка, преследуя Владимира Михайловича по пятам.

Казанский, собравшийся было сесть в машину, остановился и серьезно посмотрел на журналистку, задавшую вопрос.

— Смею вас уверить, милая девушка, что, возбуждая это дело, мы руководствовались не соображениями мести. Нет. Основанием к возбуждению уголовного дела послужили материалы проверки обращения депутата Госдумы Владимира Юрина. Он обратил внимание на безобразия, творящиеся на рынке акций. Только и всего. Все остальное — досужие домыслы ваших нечистоплотных коллег.

Тут же со всех сторон посыпались новые вопросы, но Казанский глянул на часы (между прочим, с дарственной надписью от самого президента России!) и развел руками.

— Прошу прощения, но мне пора на работу, — добродушно сказал он журналистам.

Затем повернулся и сел в машину. Стоило дверце автомобиля захлопнуться, как добродушное выражение тут же испарилось с лица Владимира Михайловича. Его тонкие губы презрительно скривились, а глаза ненавидяще сузились. Казанский терпеть не мог журналистов. Еще больше он ненавидел только хапуг, которые в девяностых годах растащили страну на куски и присвоили их себе — безо всякого на то права. Олигархи и журналисты — вот две породы людей, которые портили Владимиру Михайловичу кровь и которых — будь его воля — он, не задумываясь, усадил бы на нары. Рядышком. Как кур на деревянный насест. Вот и пусть бы они кудахтали между собой: о демократии, о пользе, которую якобы приносят людям, о «четвертой власти» и о том, что процветание нефтяных магнатов означает процветание страны. Стены камеры глухи к демагогии, их этими побасенками с места не сдвинешь. Зато сердце у Владимира Михайловича, в отличие от этих стен, было не каменное и нервы, в отличие от стальных прутьев решетки, не железные.

— Поехали! — сказал он шоферу.

И машина тронулась.

Генпрокурор сидел в кресле, держа в правой руке большую белую чашку с кофе, а другой — аккуратно и методично перемешивал ложечкой сахар, который он (как знал Казанский) так щедро насыпал в кофе, что терпкий, бодрящий напиток превращался в приторносладкий, тягучий кисель.

— Нет ничего лучше с утра, чем чашка крепкого кофе, — с вежливой и предупредительной улыбкой начал Казанский.