Читать книгу "Божья кара - Виктор Пронин"

– Боже! Я же забыл тормозок!

И он вернулся, и Саша снова открывал машину, они впопыхах искали кулек с камелотовскими котлетами и, конечно же, не нашли.

– Вы же все съели по дороге, – чуть слышно простонал Саша.

– Действительно, – фальшивым голосом согласился Андрей и побрел, подневольно побрел к платформе. А поезд в это время, а поезд в это время, а поезд в это время – о, счастье! – медленно-медленно тронулся в сторону Москвы. И проводники захлопывали двери, провожающие суматошно махали руками, а отъезжающие, раздавив о немытые стекла зареванные свои морды, пытались что-то там важное втолковать им напоследок.

– Беги! Успеешь впрыгнуть! – закричал Саша и, схватив сумку, бросился к раскрытой еще двери проплывающего мимо вагона. Но Андрей оказался на пути, и Саша, наткнувшись на него, наконец-то все понял.

– Ну, вы, ребята, даете, – пробормотал он, обессиленно сев на сумку Андрея.

А ребята его не слышали.

А ребята, изо всех сил обхватив друг друга, тыкались друг в друга мокрыми счастливыми лицами.

Надо же, в этой бестолковой, глупой, влюбленной поездке Андрей и выздоровел. Как ничего и не было. Может, вино помогло, а может, все остальное.

И декабрь продолжался.

– Как протекает вживание в Коктебель? – спросила Света, прихлебывая пиво, которым их угостил хозяин этого прекрасного заведения.

– Успешно.

– Всех повидал? Всем показался? Со всеми выпил?

– Жора остался.

– Он звонил. Обещал сюда подойти.

Мимо проносились невидимые за листвой машины, за перегородкой грохотал голос Леши, звякала посудой племянница хозяина, а Андрей и Света сидели в темном углу павильона и наблюдали за протекающей мимо жизнью.

– О чем задумался, Андрюша? – спросила Света.

В разговоре с Андреем у нее установился снисходительный тон, словно переживания, выпавшие на нее этой весной, этим летом, давали ей какое-то преимущество. А Андрей, ничего не переживший, ничего не испытавший, уже этим как бы провинился и потому не мог рассчитывать на равенство.

– А знаешь, о декабре... О том самом, первом нашем декабре.

– Ничего был декабрь... Туманный, правда, ветреный, как мне помнится.

– Тебе больше ничего не помнится?

– А, кроме погоды, было еще что-то? – Света удивленно вскинула брови – о чем это он?

– Да ладно дурака валять... Мне кажется, что в тот декабрь я мог бы поступить и получше.

– Нет, Андрюшенька, – Света с силой раздавила в блюдце окурок. Она продолжала называть его Андрюшенькой, уже этим как бы показывая свое превосходство. – В тот декабрь ты вел себя настолько хорошо, что лучше вести просто невозможно.

– Даже так?

– Лучше ты мог бы вести себя позже. В феврале, марте, апреле, мае... Но и за эти месяцы упрекнуть тебя не в чем. Нормальный мужик... Ты ничего не обещал, я ни о чем не просила... Ты не совершил ничего плохого, недостойного... Просто сделал шаг в сторону. Вот и все. Перешел на параллельные рельсы. До этого мы с тобой шли как бы по одним рельсам, а после декабря пошли по разным... Которые с каждым днем все более друг от дружки удалялись. Ты уехал в многолюдную свою Москву, я осталась в безлюдном, туманном, холодном Коктебеле. После твоего отъезда перебралась из гостиницы в свою квартиру на пятом этаже... Боже, какая же она была холодная. Не только в температурном смысле слова...

– А в каком еще?

– Даже не знаю, как тебе объяснить, чтобы было понятно...

– Да напрягись уж как-нибудь, – с легким раздражением ответил Андрей.

– Не злись, Андрюшенька... Если ты все эти годы не злился, то теперь-то совсем ни к чему... Да и я уже за пределами добра и зла, я теперь неприкосновенная и потому могу быть вредной, капризной, стервозной... А в каком смысле было холодно... ты и сам знаешь, но если уж захотелось услышать это от меня, скажу... В душевном смысле, в духовном, в нравственном... Понимаешь? Слов много, но это все приблизительные слова, не окончательные...

– А Лене, говоришь, было восемь лет?

– Девятый ей шел... В августе будет девять.

– Значит, все-таки декабрь.

– Ну, а что же ты хочешь, Андрюшенька... Для нас с тобой это был крутой декабрь... Мы тогда потеряли всякую осторожность. Особенно ты.

– Почему особенно я?

– Потому – ты обязан был думать об осторожности. Я, конечно, могла кое-что предпринять потом... Спустя какое-то время... Но ты позванивал иногда, слова всякие рисковые произносил, неосторожные слова, этот злополучный декабрь поминал добрым словом... И я размечталась. И получила свое.

– Значит, говоришь, сделал шаг в сторону...

Света его не услышала.

– Но я не жалею. Тогда не жалела и сейчас тоже.

– Напрасно ты мне не сказала с самого начала, напрасно.

– Надо было брать тебя за горло?

– Могла бы взять и за другое место... Кстати, а чего это ты все время называешь меня Андрюшенькой?

– А как же тебя еще называть? Очень подходящее для тебя имя. Ласковое, можно сказать. Стоит только произнести его, и сразу становится ясно, о ком идет речь. И все остальное становится понятным – о чем можно говорить с этим человеком, о чем говорить с ним нет никакого смысла, произнесешь это имя, и виден допустимый уровень откровенности, серьезности, доверительности...

Андрей долго молчал, глядя в зеленый просвет на проносящиеся мимо машины и не видя их. Заходили посетители, заказывали пиво, вяленую рыбу, фисташки, сушеных кальмаров. За зеленой стеной стояла все та же полуденная жара, но здесь, в тени, о ней как-то не думалось.

– Скажи мне, Света... Кто этот человек? – проговорил наконец Андрей.

– И что ты с ним сделаешь?

– Я его убью.

– И все? – разочарованно протянула Света. – Ты его убьешь, и все?!

– А что ты хочешь?

– Я хочу божьей кары.

– Это как?

– Я хочу, чтобы он умирал годами. И чтобы все эти годы он знал, что умирает. И это будет. Это точно будет. Я знаю! – уже шепотом произнесла Света. Взглянув ей в глаза, Андрей готов был отшатнуться – столько в них было решимости.

– И кто это сделает?

– Ты. Ты, Андрей.

– Думаешь, смогу?

– Помнишь тот декабрь? У меня ничего не было в жизни стоящего, кроме того декабря. Понял?! У меня ничего не было в жизни, кроме того декабря! Хочешь откровенно? У тебя ведь тоже ничего лучше не было. Иначе ты не приезжал бы сюда каждый год в надежде, что декабрь повторится. Ничего не повторяется дважды. Ничего, понял?! – Света говорила все громче, но, заметив, что на них обращают внимание, перешла на шепот. – Я не верю, Андрюшенька, что ты ничего не знал про Лену. Не верю. Весь Коктебель знал, а ты не знал?! И никто тебе за все эти годы ничего не сказал, не объяснил, не намекнул? Не верю. Да, я тебе не говорила, я не возникала. И ты продолжал пребывать в счастливом неведении. Другими словами, дураком притворялся. Ты притворялся дураком, а я тебе это позволяла. В память о том декабре. Я и сейчас еще там. Я до сих пор несусь с тобой в той разболтанной машине в Симферополь, к поезду, который отошел от перрона на наших глазах. Я до сих пор пью с тобой каберне из краника в картонной коробке – нам же хватило вина на всю обратную дорогу, помнишь?