Читать книгу "Пляж - Алекс Гарленд"

Франсуаза высунула руку из воды и разжала пальцы. Комок песка выскользнул из ее руки и погрузился в воду, оставив после себя расплывшееся серое пятно.

— Ты устал, Ричард? — спросила она, выгнув брови.

— Со мной все в порядке, — ответил я. — Поплыли дальше.

Как меня дурачили

К пяти часам вечера температура понизилась, небо почернело, и пошел дождь. Внезапно и оглушающе. Тяжелые капли падали на пляж, образуя на песке все новые и новые воронки. Я сидел на невысоком крыльце домика и смотрел, как на песке образовывалось миниатюрное море Спокойствия. На крыльце своего дома, через дорожку, на миг появился Этьен и торопливо схватил сушившиеся на улице плавки. Он крикнул мне что-то, но его слова потонули в раскатах грома, а затем Этьен нырнул обратно в свой домик.

У меня на руке расположилась крошечная ящерица. Она была сантиметров семь-восемь длиной, у нее были огромные глаза и просвечивающая кожа. Сначала ящерица минут десять сидела на моей пачке сигарет. Когда мне надоело наблюдать за тем, как она выбрасывает язык и ловит, будто в лассо, муху, я протянул руку и схватил ее. Вопреки моим ожиданиям она даже не попыталась выскользнуть, а лишь беспечно устроилась на новом месте. Удивленный ее отвагой, я позволил ящерице сидеть, где она сидела, — несмотря на то что руку пришлось держать в неестественном положении, ладонью вверх, отчего вскоре рука у меня заныла.

Мое внимание отвлекли двое бежавших по пляжу парней. Они приближались, их вопли слышались все отчетливее. Когда они поравнялись с моим домиком, то свернули с пляжа и в один прыжок оказались на соседнем крыльце.

— Ну и ну! — крикнул один из них, светлый блондин с козлиной бородкой.

— Вот это гроза! — откликнулся другой, чисто выбритый золотистый блондин. — Здорово!

— Американцы, — шепнул я ящерице.

Они постояли у своей двери, потом выбежали обратно под дождь и устремились к пляжному ресторану — прыгая из стороны в сторону, пытаясь увернуться от дождевых струй. Через минуту-другую они вернулись и снова бросились к своей двери. И тут светлый блондин, по-видимому, впервые заметил меня.

— Мы потеряли чертов ключ! — объяснил он, потом ткнул большим пальцем в сторону ресторана. — Они тоже потеряли свои! Не можем попасть внутрь.

— И мокнем, — добавил золотистый блондин. — Мокнем под дождем.

Я понимающе кивнул:

— Не повезло. Где же вы потеряли его?

Светлый блондин пожал плечами:

— Где-то на этом чертовом пляже, дружище! За много-много миль отсюда! — Он подошел к деревянным перилам, разделявшим два наших крыльца, и заглянул ко мне.

— Что это у тебя в руке? — поинтересовался он.

Я поднял ящерицу повыше.

— Ой! Она что, дохлая?

— Нет.

— Великолепно! Можно, я переберусь через забор? Хочу, понимаешь, познакомиться с соседями!

— Валяй.

— Покурим?

— Покурим.

— Отлично!

Они оба перемахнули через перила и представились. Светлого блондина звали Сэмми, а золотистого — Зеф.

— Зеф — странное имечко, не правда ли? — спросил меня Зеф, пожимая мою левую руку, чтобы не потревожить ящерицу. — Знаешь, от какого имени это сокращение?

— От Зефана, — уверенно ответил я.

— Так, дружище, да не так. Оно вообще никакое не сокращение. Меня назвали Зеф, а все думают, что это от Зефана. Круто, да?

— Точно.

Сэмми начал сворачивать косяк, вытащив траву и бумагу из водонепроницаемого полиэтиленового пакетика, лежавшего у него в кармане.

— Ты англичанин? — спросил он, разглаживая ризлу пальцами. — Англичане всегда кладут в косяки табак. Как видишь, мы этого не делаем. Сигарет много куришь?

— Боюсь, что да, — ответил я.

— А я нет. Но если бы я клал в косяки табак, то тоже привык бы. А траву я курю весь день напролет, как в той песне. Как там поется, Зеф?

Зеф запел: «Не зажимай косяк, приятель», но Сэмми оборвал его.

— Не эта, дружище. Другая.

— Какая? «Два косячка утром ранним»? Эта?

— Да.

Зеф прокашлялся:

— Ну, в ней такие слова: «Два косячка утром ранним, два косячка перед сном, два косячка жарким днем, и жизнь моя… пом-пом-пом…» Потом: «В мирное время два косячка, два — военной порой, два косячка, потом еще два, и все такое что-то опять с утра». Дальше я не помню. — Он потряс головой.

— Это не важно, дружище, — сказал Сэмми. — Дошло, Рикардо? Я много курю.

— Похоже на то.

— Вот так.

Пока Зеф пел, Сэмми скрутил косяк, зажег его и протянул мне:

— Я знаю еще одну вещь о сумасшедших англичанах, — прошипел он, выпуская дым изо рта короткими толчками. — Вы целую вечность не можете оторваться от косяка. Мы, американцы, делаем одну-две затяжки и передаем его дальше.

— Это правда, — согласился я, затягиваясь.

Я собрался было извиниться за плохие манеры своих соотечественников, но неожиданно закашлялся.

— Рикстер! — по-отечески сказал Зеф, похлопав меня по спине. — Тебе нужно лечиться от кашля.

Через секунду-другую над морем ослепительно сверкнула молния. Переждав ее, Сэмми промолвил полным благоговения голосом:

— В высшей степени великолепно, дружище!

Зеф быстро подхватил:

— Ну просто чудесно, compadre!

Я уже открыл рот, но тут меня охватили сомнения.

— Великолепно, дружище… — задумчиво пробормотал я.

— Великолепно, — повторил Сэмми.

Я застонал.

— Что такое, Рикардо?

— Ребята, вы надо мной глумитесь.

Сэмми и Зеф переглянулись, а потом посмотрели на меня.

— Глумимся? Над тобой?

— Вы морочите мне голову.

Сэмми нахмурился:

— Выражайся по-английски, дружище.

— Это все… штучки в духе Кияну Ривза, как в фильме «Бил и Тед». Вы просто прикалываетесь. Ведь обычно вы говорите по-другому, правда?

Последовало непродолжительное молчание, а затем Зеф выдавил:

— Нас раскусили, Сэмми.

— Да, — отозвался тот. — Перебор.

Они оказались студентами Гарварда. Сэмми изучал право, а Зеф — негритянскую литературу. Их неподражаемая игра была формой протеста против высокомерия европейцев, с которыми они постоянно сталкивались в Азии.

— Это протест против стереотипов, — объяснил Зеф, пытаясь пальцами расчесать свою спутанную золотистую гриву. — Европейцы думают, что все американцы тупые, поэтому мы и ведем себя глупо, чтобы подтвердить их мнение. Потом мы превращаемся в умников и тем самым опровергаем предрассудок эффективнее, чем если бы демонстрировали свой интеллект с самого начала, что обычно вызывает лишь смущение, сменяющееся в конце концов возмущением.