Читать книгу "[Про]зрение - Жозе Сарамаго"

И в то самое время, когда премьер-министр возник на телеэкранах и объявил столицу страны на осадном положении, необходимом в интересах национальной безопасности для устранения политической нестабильности и социальной напряженности, вызванных подрывной деятельностью безответственных элементов, которым дважды удалось сорвать процесс народного волеизлияния – в это самое время армейская пехота и полиция при поддержке танков и другой бронетехники заняли вокзалы и перекрыли все выезды из города.

Самый крупный аэропорт находился в двадцати пяти километрах к северу, то есть не попадал в зону действия осадного положения и потому продолжал функционировать без ограничений, за исключением тех, которые предусмотрены были желтым уровнем тревоги, что означало – иностранным туристам улетать и прилетать не возбраняется, а вот резидентам путешествовать не то чтобы запрещалось, но очень настоятельно не рекомендовалось, кроме как в случаях острой необходимости, каждый из которых рассматривался отдельно. Подобия войсковой операции вторглись в жилища смятенных обывателей, поражая их, как сказал один репортер, с неотразимой силой прямого в челюсть. Это были офицеры, отдававшие приказы, это были сержанты, зычным рявканьем требовавшие их исполнения, это были саперы, перегораживавшие улицы, это были машины санитарные, связные и штабные, это были прожектора, освещавшие дороги до первого поворота, и это были сыпавшиеся из кузовов и занимавшие позиции оравы солдат, вооруженных до зубов и экипированных так, что хоть с марша – в бой, хоть затевай долгую кампанию, призванную измотать неприятеля. Семейства, где кто-нибудь работал или же учился в столице, могли разве что качать головой при виде этих бранных потех и бормотать: Рехнулись, ей-богу, но те, что каждое утро отправляли отца или сына в одну из промышленных зон, окружавших столицу, а каждый вечер ожидали их возвращения, спрашивали себя, как им теперь жить, да, как жить, если туда не разрешено, а сюда – не позволено. Может, таким будут выдавать охранные грамоты, предположил некий старец, вышедший на пенсию так давно, что употреблял понятия, бытовавшие в пору франко-прусской, если не греко-троянской, войны. И не вполне пальцем в небо попал рассудительный старик, потому что уже на следующий день ассоциации предпринимателей разных и всяких поспешили довести до сведения властей свое небеспочвенное беспокойство, облеченное в такие слова: Проникнутые самым искренним патриотическим чувством, мы, всемерно поддерживая энергичные меры, которые в интересах национальной безопасности были предприняты правительством и, без сомнения, сумеют наконец положить конец преступной деятельности не скрывающих своих подлых планов подрывных групп, мы со всем нашим уважением все же позволим себе обратиться к компетентным органам с убедительной просьбой о скорейшем, совершенно безотлагательном введении пропусков для наших сотрудников, ибо в противном случае следует в самом ближайшем будущем ожидать, что серьезнейшие помехи в функционировании промышленности и торговли нанесут невосполнимый ущерб экономике нашей державы во всех без исключения областях. Это было утром, а во второй половине дня совместное заявление министров обороны, внутренних дел и экономики внесло ясность в этот вопрос, уведомив заинтересованных лиц, что, хотя правительство с пониманием и полным сочувствием относится к озабоченности предпринимателей, однако запрашиваемое ими распределение пропусков не может быть осуществлено с требуемой широтой, поскольку столь либеральный шаг неминуемо создаст помеху для эффективных действий наших вооруженных сил по охране новой границы. Тем не менее в доказательство своей открытости и стремления избежать неприятных последствий правительство готово предоставить указанные пропуска тем руководителям подразделений, сотрудникам и техническому персоналу, чья деятельность является абсолютно необходимой для бесперебойной работы предприятий и организаций – при условии, что означенные и тщательно отобранные лица при получении этой привилегии будут нести полную, в том числе и уголовную, ответственность за свои действия как внутри зоны, так и вне ее. В случае если этот план будет одобрен, им надлежит являться по утрам к местам сбора, о которых в свое время будет объявлено дополнительно, откуда на автобусах с полицейским сопровождением их будут доставлять к выездам из города, на других автобусах – развозить по предприятиям и по окончании рабочего дня – забирать оттуда. Все расходы, включая аренду и амортизацию транспорта, оплату полицейского эскорта и прочее, будут нести владельцы предприятий и компаний, хотя вполне вероятно, что они и получат за это известные налоговые льготы, но это решение также будет принято впоследствии, после всесторонней проработки вопроса экспертами министерства финансов. Впрочем, нетрудно было представить себе, что жалобы и требования этим не ограничатся. Опытным путем доказано неопровержимо, что жить без еды и пищи нельзя, а поскольку мясо в столицу привозят, рыбу привозят, овощи тоже привозят да и все вообще привозят, а на том, что здесь производится или хранится на складах, не протянешь и недели, необходимо, значит, наладить систему снабжения. И не позабыть еще про больницы и аптеки, про километры бинтов и горы ваты, про тонны таблеток и гектолитры ампул и неисчислимые гроссы презервативов. И про бензин и солярку, которые надо вовремя доставлять на заправочные станции, если, конечно, правительству не пришла в голову коварная мысль дважды наказать обитателей столицы, вынудив тех передвигаться на своих двоих. По прошествии нескольких дней правительство наконец сообразило, что ежели цель осадного положения не состоит в том, чтобы уморить осажденных голодом, как водилось в давние времена, то вводить его надо не с кондачка, не с бухты-барахты, но – точно зная, куда идти и куда желаешь прийти, и надобно предвидеть последствия, предугадывать отзвук и отзыв, взвешивать неприятности, рассчитывать соотношение прибылей и проторей да знать наперед, что министерства окажутся завалены работой, погребены под лавиной протестов, жалоб, требований и просьб разъяснить и не будут знать, что отвечать на них, поскольку спускаемые сверху инструкции всего лишь повторяют самые общие положения осадного положения, пренебрежительно оставляя без внимания бюрократические мелочи, отчего и воцаряется хаос неизбежный и всепроникающий. Было еще одно примечательное обстоятельство, мимо которого никак не могли пройти обитатели столицы, наделенные сатирической ли жилкой, ироническим ли складом ума – а дело было в том, что правительство, будучи де-факто и де-юре стороной осаждающей, оказалось одновременно и осажденной и не только потому, что его залы и приемные, его кабинеты и кулуары, его отделы, секции, архивы, штампы, грифы и печати находятся в пределах центра города и довольно органично этот самый центр образуют, но и потому, что по меньшей мере три министра, сколько-то их заместителей, первых и не первых, парочка генеральных директоров жили в предместьях, в пригородах, не говоря уж про множество чиновников, обязанных каждое утро уезжать, а каждый вечер – приезжать, а потому пользующихся метро, автобусом или электричкой, если, конечно, у них нет машины или желания подвергать себя превратностям дорожной обстановки, то есть торчать в пробке. И шуточки, далеко не всегда звучавшие втихомолку, разрабатывали не вечную тему охотника, ставшего дичью, и тех, кто поехал по шерсть, а приехал стриженым, но не довольствовались сей ребяческой невинностью, рассыпаясь калейдоскопом разнообразных вариаций, из которых иные были сомнительного вкуса, другие же – несомненно похабны и относились к предосудительному разряду так называемого сортирного юмора. К несчастью, в очередной раз проявилась мелкотравчатость и структурная слабость шуток, прибауток, шпилек, острот и анекдотов, тщившихся уязвить правительство, ибо и осадное положение не отменилось, и снабжение не наладилось. Дни шли за днями, трудности нарастали в темпе crescendo, множились количественно и усугублялись качественно, грибами после дождя перли прямо из-под ног, однако население, продолжая являть неколебимую моральную стойкость, не обнаруживало никакой тенденции склонить голову, отречься от того, что считало справедливым и что выразило на выборах своим волеизлиянием, отстаивая простое право не соглашаться с общим мнением. Иные наблюдатели, как правило – корреспонденты иностранных СМИ, спешно присланные в страну освещать, как принято говорить на их жаргоне, событие и потому мало принимавшие в расчет местную щепетильность и локальные заморочки, с удивлением отмечали полное, абсолютное отсутствие конфликтов, несмотря на усилия – впоследствии доказанные неопровержимо – агентов-провокаторов, тщившихся создать ситуацию нестабильности, которая могла бы оправдать в глазах так называемой мировой общественности скачок – покуда еще не сделанный – то есть переход от осадного положения к положению военному. Одного из комментаторов до того обуял зуд оригинальности, что он назвал это уникальным, никогда прежде не виданным в истории случаем идеологического единодушия, сделавшего из населения политического монстра, который заслуживает тщательного изучения. Мысль эта, как ни взгляни на нее, была, в свою очередь, примером чистейшей чуши, не имеющей никакого отношения к реальности, ибо и здесь, и в любом другом уголке планеты люди отличаются друг от друга, мыслят по-разному, и не все они – бедные, и не все – богатые, а что касается людей среднего достатка, то одним достает его, а у других – его нехватка. И только в одном безо всяких предварительных дебатов дружно сходились все, но о том уже было сказано, а сказку про белого бычка заводить нет охоты. Но тем не менее возникал и у местных журналистов, и у иностранных вполне естественный вопрос – по каким таким таинственным резонам не произошло до сих пор ссоры, стычки, драки, потасовки между избирателями, оставившими бюллетень чистым, и всеми остальными. И вопрос этот показывает наглядно, до какой же степени важно для человека, избравшего себе профессию журналиста, знать четыре правила арифметики, ибо для исчерпывающего понимания достаточно было бы вспомнить, что первых было восемьдесят три процента, а вторых вкупе со всеми прочими еле-еле на семнадцать наскребешь, да еще не стоило бы забывать про весьма спорный тезис ПЛ, что, мол, подобное голосование это, выражаясь метафорически, плоть от плоти ее, и что если не все сторонники этой партии оставили бюллетень чистым – хоть и очевидно, что многие это сделали на повторных выборах, – то лишь потому, что не был им вовремя брошен такой лозунг и призыв. А расскажешь, что семнадцать сумели противостоять восьмидесяти трем, никто не поверит, ибо времена сражений, выигранных с божьей помощью, миновали. Вполне законное любопытство вызывала также и судьба тех пятисот человек, что были арестованы прямо в очереди к избирательным пунктам агентами министерства внутренних дел, а потом подвергнуты мучительным допросам и вынуждены в безмерном страдании наблюдать, как детектор лжи потрошит их, вытягивая самое сокровенное, а не меньший интерес – и судьба специальных агентов секретных служб и их помощников. Что касается первого, то тут у нас ничего, кроме сомнений, не имеется, как не имеется и возможности что-либо прояснить. Кое-кто утверждал, будто эти пятьсот продолжают в соответствии с известным полицейским иносказанием сотрудничать со следствием в видах все того же пресловутого прояснения ситуации, кое-кто – будто их отпускают на свободу, причем – мелкими партиями, чтобы не мозолили глаза, ну, а третьи, самые неисправимые и закоренелые скептики, допускали в качестве версии и то, что всех вывезли куда-то за город, неизвестно куда, и что допросы, хоть и не дают никаких результатов, продолжаются. Поди-ка пойми, кто прав. Ну, а насчет второго недоумения, то есть насчет трудоустройства агентов, тут прямо надо сказать, что сомнений у нас на этот счет нет. Как и все прочие порядочные и честные трудящиеся, выходят они по утрам из дому, забрасывают сети-удочки то в одном конце города, то в другом, приглядываясь к приметам и признакам, а как покажется, что рыбка вот-вот клюнет, применяют новую тактику, то есть отбрасывают околичности и напрямки говорят тому, кто их слушает в эту минуту: Скажу тебе откровенно, по-дружески, я вот бюллетень не заполнил, а ты. Поначалу спрошенные ограничивались уже известными нам ответами, что, дескать, никто не может быть и так далее, а самые дерзкие и особенно памятливые требовали у назойливого допросчика, чтобы представился и сообщил без отлагательств и проволочек, от имени какой власти задан вопрос, после чего предоставлялась нечастая возможность увидеть, как он удирает, поджавши хвост, потому что никакого воображения не хватит представить, что агент секретной службы отваживается открыть бумажник и показать удостоверяющее в качестве такового его личность удостоверение личности с печатью и фотографией на фоне цветов государственного флага. Но это, как мы сказали, было поначалу. Пришло время – и народная молва возгласила, что наилучшей тактикой будет не вступать с вопрошающими в разговоры, а просто поворачиваться к ним спиной или в случае вопиюще нестерпимой назойливости восклицать громко и ясно: Отвали, а, достал, если, разумеется, не будет предпочтен еще более простой и значительно более эффективный вариант посыла по известному адресу. Само собой разумеется, что в донесениях, подаваемых секретными агентами по команде, ни о чем подобном не сообщалось, а фрустрации и фиаско камуфлировались обтекаемыми формулами типа того, что приходится сталкиваться с постоянным и упорным нежеланием сотрудничества. Можно было подумать, что ситуация достигла точки, подобной той, когда два борца, равных друг другу силой и умением, пихают друг друга и не могут сдвинуть ни на пядь, так что приходится ждать, когда изнеможение одного принесет наконец победу другому. И, по мнению лица, несущего основную и самую прямую ответственность за деятельность секретной службы, патовую ситуацию удастся мгновенно переломить, если один борец поможет другому, что в данном конкретном случае значит – методы убеждения как доказавшие свою полнейшую никчемность должны быть решительно отринуты и заменены методами принуждения, не исключающими и применение грубой силы. Если столица страны за бесчисленные свои вины объявлена на осадном положении, если вооруженные силы останутся верны присяге и дисциплине и в час серьезного нарушения общественного порядка, если высшее командование даст честное слово взять на себя ответственность и, когда придет время принимать решения, не дрогнуть, не замяться – тогда секретные службы озаботятся созданием очагов крамолы и смуты, которые оправдают a priori суровость репрессий, которых движимое великодушием правительство, применяя ненасильственные методы и – повторим, средства убеждения – так старалось избежать. И мятежникам не на что будет потом жаловаться, ибо за что боролись, на то и напоролись. Но когда министр внутренних дел пришел с этой идеей на заседание антикризисного комитета, что был между тем создан, премьер напомнил ему, что у него имеется еще средство разрешить конфликт и что лишь в том маловероятном случае если и оно окажется тут бессильно, будет рассмотрен не только его план, но и все, которые возникнут за это время. Министр внутренних дел выразил свое несогласие очень лаконично, буквально в двух словах, и два слова эти были: Теряем время. Его оборонному коллеге пришлось высказаться более пространно в том смысле, что вооруженные силы долг свой помнят, знают и выполнят: Не считаясь с жертвами, как повелось искони в нашей истории. Деликатный вопрос был до поры отставлен, плод еще не созрел. И в этот миг второй борец, прискучив ожиданием, рискнул сделать шаг вперед. Однажды утром улицы запрудили люди с плакатами на груди, красным по черному возвещавшими: Я оставил бюллетень чистым, однако сильней всего поражало воображение неисчислимое количество колыхавшихся над головами белых полотнищ, настолько сбивших с толку одного иностранного журналиста, что он опрометью, можно сказать, передал по телефону сообщение о том, что город капитулирует. И напрасно хрипели, надсаживаясь, полицейские мегафоны, требуя больше пяти не собираться – людей было пять, пятьдесят или пятьсот тысяч, и кто их, в такой ситуации, будет считать и разбивать на пятерки. Полицейское начальство справлялось, можно ли применить слезоточивый газ и водометы, командир северной дивизии – разрешено ли двинуть танки, командир южной запрашивал условия для выброски десанта, опасаясь, что парашютисты угодят на крыши зданий. Война стояла на пороге.