Читать книгу "Тигана - Гай Гэвриэл Кей"

Алессан, черноволосый, но уже с сединой на висках, подмигнул ему, продолжая перебирать пальцами дырочки свирели. Они вместе закончили песню — свирель, сиринья и тихий голос тенора.

— Жаль, что я не знаю слов, — с сожалением сказал Дэвин, когда они закончили. — Мой отец научил меня этой мелодии еще в детстве, но он так и не смог вспомнить слов.

Худое, подвижное лицо Алессана оставалось задумчивым. Дэвину немногое было известно о тригийце после двух недель репетиций, только то, что этот человек необычайно искусно играет на свирели и на него можно положиться. Как партнера Менико, его больше ничто и не должно было интересовать. Алессан редко сидел в гостинице, если не было репетиций, но всегда являлся точно в назначенное время.

— Может быть, я и смогу их для тебя вспомнить, если хорошенько подумаю, — ответил он, характерным жестом запуская пальцы в волосы. — Когда-то, очень давно, я знал эти слова. — Он улыбнулся.

— Не беспокойся, — сказал Дэвин. — Я же до сих пор жил, не зная их. Это всего лишь старая песня, память о моем отце. Если останешься с нами, можем зимой попытаться вспомнить их вместе.

Он знал, что Менико одобрил бы его последний ход. Хозяин заявил, что Алессан ди Тригия — находка, и к тому же выгодная, при том, какую плату он запросил.

Выразительные губы его собеседника лукаво изогнулись в улыбке.

— Старые песни и воспоминания об отце имеют большое значение, — сказал он. — Значит, твой отец умер?

Дэвин сделал охранительный жест, выставив вперед ладонь с двумя загнутыми пальцами.

— Был жив, когда я слышал о нем в последний раз, хотя и не видел его уже почти шесть лет. Менико говорил с ним, когда в прошлый раз совершал поездку по северу Азоли, и отвез ему от меня несколько кьяро. Я никогда не возвращусь на ферму.

Алессан обдумал услышанное.

— Суровая семья из Азоли? — высказал он догадку. — Где не место честолюбивому мальчику с таким голосом, как у тебя?

— Почти что так, — печально согласился Дэвин. — Хотя я не назвал бы себя честолюбивым. Скорее беспокойным. И мы, собственно говоря, не коренные жители Азоли. Переехали туда из Нижнего Корте, когда я был еще маленьким ребенком.

Алессан кивнул и заметил:

— Даже так.

У этого человека манеры всезнайки, решил Дэвин, но он здорово играет на тригийской свирели. Так она, возможно, звучала на самой горе Адаона, на юге.

Во всяком случае, они не успели продолжить этот разговор.

— Наша очередь! — объявил Менико, поспешно вбегая в комнату, где они ожидали выхода среди пыли и накрытой чехлами мебели давно уже заброшенного дворца Сандрени. — Сначала исполняем «Плач по Адаону», — сказал он, хотя они знали об этом уже несколько часов. Менико вытер ладони о бока камзола.

— Дэвин, это твой номер, заставь меня гордиться тобой, парень. — Это был его стандартный призыв. — Потом все вместе исполняем «Круженье лет». Катриана, любовь моя, ты уверена, что справишься с высокими нотами или нам надо взять пониже?

— Справлюсь, — коротко ответила Катриана. Дэвин подумал, что ее тон свидетельствует о простой нервозности, но, когда их взгляды встретились на секунду, он снова увидел в ее глазах прежнее выражение: стремление, выходящее за рамки страстного желания, к неведомому ему берегу.

— Мне бы очень хотелось получить этот контракт, — произнес в этот момент Алессан ди Тригия, довольно мягко.

— Вот удивительно! — огрызнулся Дэвин, обнаружив при этом, что и он тоже нервничает. Но Алессан рассмеялся и старый Эгано тоже, и они вышли все вместе из комнаты. Эгано повидал слишком много за слишком долгие годы странствий и поэтому не был способен разволноваться перед обычным прослушиванием. Не произнеся не единого слова, он, как всегда, сразу же подействовал на Дэвина успокаивающе.

— Сделаю все, что в моих силах, — через мгновение пообещал Дэвин во второй раз за этот день, не вполне понимая, кому он это обещает и почему.

В конце концов, то ли благодаря богам Триады, то ли вопреки им, как говаривал его отец, этого оказалось достаточно.

Главным судьей был благоухающий тонкими духами, экстравагантно одетый отпрыск семейства Сандрени, мужчина лет сорока, как решил Дэвин, который явственно демонстрировал вялой позой и искусственно подчеркнутыми тенями вокруг глаз, почему тиран Альберико не слишком опасался потомков Сандре д'Астибара.

За спиной этого бросающегося в глаза персонажа выстроились жрецы Эанны и Мориан в белых и дымчато-серых одеждах. Рядом с ними, резко выделяясь на их фоне, сидела жрица Адаона в ярко-красной тунике с очень коротко остриженными волосами.

Конечно, стояла осень и надвигались дни Поста, поэтому Дэвина не удивили ее волосы. Но удивило то, что священники пришли на прослушивание. Они его смущали — еще одно наследство от отца, — но в данной ситуации он не мог позволить себе поддаться смущению и поэтому выбросил их из головы.

Он сосредоточил внимание на элегантном сыне герцога, единственном человеке, который сейчас имел значение. И ждал, как учил его Менико, отыскав внутри себя точку спокойствия.

Менико подал знак Ниери и Алдине, близнецам-танцовщицам, одетым в серо-голубые, почти прозрачные траурные балахоны и черные перчатки. Через несколько мгновений, после первого их совместного прохода по сцене, он взглянул на Дэвина.

И Дэвин выдал ему, выдал им всем плач по Адаону, погибшему осенью, среди горных кипарисов. Он пел, как никогда прежде.

И все время с ним был Алессан ди Тригия, с его пронзительными, рвущими сердце, горестными переливами пастушеской свирели. Они вдвоем, казалось, подняли в воздух и понесли Ниери и Алдине над полом — поверхностью движений их танца, — и возникло то лаконичное, точное слияние музыки и танца, которого требовал «Плач» и которого так редко удавалось добиться.

Когда они кончили, Дэвин, медленно вернувшись во дворец Сандрени с поросших кедром и кипарисом гор Тригии, где умер бог и где он снова и снова умирал каждую осень, увидел, что сын Сандре д'Астибара рыдает. Дорожки от слез размазали тщательно нарисованные тени вокруг его глаз, а это означало, как внезапно понял Дэвин, что он ни разу не плакал во время выступлений трех предыдущих трупп.

Марра, юная и нетерпимая, профессиональная певица, была бы недовольна этими слезами. «Зачем нанимать дворнягу и лаять самому?» — говорила она, когда их исполнение прерывали слезы или иные проявления чувств родственников.

Тогда Дэвин не был столь суровым. А теперь еще меньше, с тех пор как она умерла. Он отчаянно старался не опозориться публичным проявлением горя, когда Бернет ди Корте исполняла траурные песнопения в Чертандо вместе с их труппой в знак уважения к Менико.

Дэвин также понял по жаркому взгляду обведенных размазанными темными кругами глаз, брошенному на него потомком Сандре, и по не менее выразительному взгляду толстопалого жреца Мориан — во имя Триады, почему у богов Триады такие плохие слуги! — что, хотя они только что, возможно, и получили контракт, ему лично придется завтра в этом дворце быть начеку. Надо не забыть взять с собой кинжал.