Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

Решила полгода назад. И пакет в Стокгольм ушел за именами Павловского, Штолле и Рыжего et al... Штолле протестовал. Павловский уже не мог. А теперь господин директор на стену лезет, потому что решение, видите ли, некрасивое, потому что три четверти работы сделали вычислительные машины и потому что человеку – даже математику – отследить его начисто не под силу. И еще потому, что за следующие полгода они, уже имея решение, ничего принципиально нового не сделали. Все стало чище и проще, но отсутствие прорыва – это явное доказательство застоя в лаборатории и некомпетентности руководства, не так ли?

Не будем говорить о том, что состав лаборатории сменился на две трети из-за войны и желтухи. Не будем говорить о том, что лаборатория три четверти своего времени решает прикладные проблемы для всех подряд – и придумывает новые способы для решения прикладных проблем, исправно публикуя оные, причем имя Штолле идет первым, потому что объединенными кафедрами заведует теперь он, а субординация – это святое. Не будем говорить о том, что господин директор три четверти своего времени занимается организацией заказов, меновой торговлей, черт знает, признаться, чем занимается, и на вопрос «Когда вы работаете?» недоуменно отвечает: «Я же пешком хожу, тогда и думаю».

Не будем. А лучше скажем:

- Вы все-таки найдите время и запишите мне свои соображения по снаркам. У меня самого есть кое-какие прикидки, да и вашей интуиции я склонен верить. Вдруг зацепим что-то с этой стороны. Со слуха оно звучит неплохо...

- Но со слуха многое звучит неплохо, – согласился Рыжий. Кивнул. – Завтра-послезавтра обязательно сделаю. А потом сядем и обсудим. Если что-то нащупаем, остальных позовем.

Встал. Запрокинул голову.

- Ложь, беспардонная ложь и логистика.

Только логистика – это уже не ложь, а чудо. Цифры становятся хлебом.

- Скажите, все хотел спросить – зачем военным такие средства связи?

Директор пожал плечами.

- Во-первых, разбойников ловить. Те из них, кто посерьезней, на связи и транспорте не экономят, вот и армии приходится. А во-вторых, они путч готовят.

Ну что ж, неудивительно. Ожидаемо. Нашелся, значит, кто-то честолюбивый. Или просто разумный. Хорошо, если так. Хорошо, что нет атомического оружия. В СШСА было, путчисты ударили по Мехико, теперь большей части страны не до науки, даже до прикладной.

- Мы будем им помогать?

- Мы? – смеется. – Мы будем помогать всем. – И сразу, без перехода, оглоушил очередной порцией виршей: – Белый кружевной дым над Василеостровкой, серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин, а война и чума – это просто мотивировка, чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин...

***

«Война не доспала семь лет до юбилея...» – вывел и задумался, не слитно ли пишется «недоспала», и верна ли цифра: хоть и студент математико-механического факультета, Марк плохо считал в быту. Растер между ладонями пластиковый стержень ручки, подул в полый конец. Зачеркнул «семь». Выходило, что одиннадцать – если считать, что та закончилась в 1916-м. Но размер...

«Пушкин тоже всегда очень много исправлял», – совершенно серьезно говорила Марго и перебирала прозрачными пальцами рыхлые желтоватые листки, где авторучки оставляли углубления и даже дыры. Владимир Антонович начинал всякий раз с констатации «Шмидтов, как поэт вы бездарны! Пойдите решите задачу!» – а потом разбирал образы и рифмы так сурово, что от досады начинало колоть под ребрами.

Это было плохо, что под ребрами, справа. В Петербурге Марк оказался едва ли не первым, кто переболел «желтухой», его и лечили-то еще от болезни Боткина. Прошло четыре с лишним года – самый срок для начала поздних осложнений, цирроза. Когда Марк оставался один, за спиной тикали неслышимые остальным часы. Он не знал, чего больше боится: умереть или умирать долго, в тягость себе и другим. Марк видел, как это происходит.

«Война недоспала одиннадцати лет...» Если бы, если бы тогда, век назад, не началась эпидемия «испанки»! Если бы только волнения в Петербурге не закончились всего лишь отречением уже успевшего заболеть Николая II и принятием новой конституции! Если бы прошловековые социалисты пошли до конца, упразднив монархию и установив народовластие, вот как в Германии...

Марк, для всех, кроме Владимира Антоновича, «Марик», младший в компании, младший в гостиной профессора Павловского, не знал толком, что там за «если бы». Просто – все было бы лучше. Не было бы образовательных и сословных рогаток. Промышленные рывки тридцатых и семидесятых не остались бы одинокими пиками, славными страницами истории... Тысячи мелких проблем не превратились бы в снежный ком. Глупый коронованный фанфарон не влез бы в войну, не было бы эпидемии, развала и под конец всего – переворота. Эшелонов с беженцами, карантинных лагерей, погромов, бомбежек, голода, тифа, мертвых домов, слепых окон. Марк не отправил бы еще весной по министерским спискам – доктор Рыжий устроил – мать и сестер на Урал, в эвакуацию, с тех пор не получив ни единой весточки. Не был бы должен кругом и за все, и не считал бы своей обязанностью быть пажом и шутом, Панургом и Труффальдино при Ане, и может быть, осмелился бы даже ревновать.

Листок отправился под резинку блокнота, в компанию к трем десяткам других, на радость Марго – ей нравилось, что Марк записывает и правит до упора пришедшие в голову строчки; еще и ее, и Анну забавляла игра на гитаре, и вот гитару-то нужно было притащить со старой квартиры обязательно, не ожидая, пока потеплеет.

На улице стоял сухой безветренный мороз, редкое везение. Обычно влажность пробирала насквозь, пропитывала белье, леденила руки. Марк здесь родился, и все гимназические годы с ноября по апрель у него болели уши и горло. Он поплотней закутался в платок, выдохнул, отталкивая от губ колючую шерсть. В последнюю пару зим грубые старушечьи платки уже никого не смешили, а помогали добежать от дома до дома.

Улица была пустой и привычно неубранной. Пышные сугробы доходили до окон первого этажа – местами и выше, там, где под снегом прятались брошенные еще в Ту Зиму частные автомобили. До прошлого года в снегу пролегали две колеи, следы от колес, в этом –