Читать книгу "Крымский цугцванг-1 - Михаил Леккор"

его не разочаровал.

— Смотрел «Дискуссионный клуб», — сказал он холодным голосом. — Если ты такой дурак и тебе все равно, живешь ты или существуешь, ты бы хоть остальных пожалел. Товарищи-то твои причем?

— Начались оргвыводы? — Дмитрий Сергеевич сел напротив.

Щукин молча кивнул. Потом не выдержал:

— Звонили из дирекции — есть мнение о необходимости слияния сектора советской истории ХХ века и нашего сектора истории России ХХI века в один. «В целях укрепления кадровой базы и улучшения исторических исследований», — процитировал он.

— С сокращениями?

Николай Аркадьевич пожал плечами.

— Пока не известно. Хотя одна фигура предполагается.

— Моя?

— Как знать. Если будет заниматься глупый — твоя. Если умный и понимающий, что пока тебя трогать нельзя, надо подождать — моя. Сокращать будет явно не наша дирекция. А в отделе кадров дураков хватает.

И вообще, ты вчера такого напорол, институт могут закрыть. Что уж там сектор жалеть. Или одну ставку. На месте президента я бы отправил весь институт искать первоисточники по истории страны ХХ века куда-нибудь в Воркуту или Магадан.

Дмитрий Сергеевич поджал губы. Он не ошибся в размышлениях. Кажется, пора посыпать голову пеплом. Где ж ты, моя Каносса? Или сразу сожгут, как Аввакума?

Он нагнул голову и упрямо сжал губы. Ни в чем он каяться не будет. Не матерился, к перевороту не призывал, в штанишки не накакал.

Загудел фон. Николай Аркадьевич пошевелился. Подумал и нехотя нажал на кнопку вызова.

Звонил заместитель директора по общим вопросам. Видно было, как он на экране морщился и кривился от взваленного на него дела, от которого на версту тянуло тухлятиной.

— Романов на месте?

— Здесь. Прислать?

— Не надо, сам приду.

Заместитель директора Михаил Васильевич Баталов — кругленький, полненький, лысоватенький, доброватенький, никому зла не желал и предпочитал от экзекуций быть подальше. И потому сегодня настроение у него было скверное.

— Романов, мать твою, — поздоровался он с Дмитрием Сергеевичем. — Как же я тебя не люблю.

На Баталова сердиться было невозможно. К тому же, в данном случае виноватым был сам Дмитрий Сергеевич. Поэтому он просто пожал протянутую руку.

— Показал ты себя вчера молодцом. Умница, — Баталов хотел в сердцах сплюнуть, вспомнил, что находится в помещении, сглотнул слюну. — Лучше бы ты был круглым дураком. И самому легче, и мы бы были целее.

— Я уже круглый сирота, — пожаловался Дмитрий Сергеевич, — куда дальше?

— Да видимо есть куда, — отрезал Баталов. — Сегодня директору звонил президент академии и обиняком говорил об излишестве наличия двух институтов истории. Пока еще говорил. Ты понимаешь, почему директор сегодня не разговаривает с тобой? Он столько лет воевал за сохранение ИРИ РАН, а ты одним взмахом нас губишь.

Романов вздохнул. Директора он уважал. Но как же быть? Что самое печальное, как-то не хотелось ему виниться за свой поступок.

— В общем, я принес приказ по институту о понижении тебя в должности. Из старших ты станешь просто сотрудником. И моли Бога или Богов, чтобы этим все закончилось.

Баталов посмотрел на него внимательно — дошло ли до него, оставил на столе листок с приказом, и ушел.

Романов все понял. Ему действительно остается только молить небеса, поскольку на земной тверди защитников не было. И если бы он не был атеистом, то обязательно бы бросился в надлежащий по религии храм — отмаливать грехи. А так, оставалось только ждать.

Он помотался бесцельно по коридорам, понял, что это бесполезно и вышел мотаться по улицам Москвы, в надежде, что к вечеру все образуется.

Всевышние ему не помогли. Вечером, когда он смотрел новости на федеральном канале, ему несколько раз врезали. Четыре раза упоминалась его фамилия и каждый раз в противовес официальной государственной политике. Создавалось впечатление, что это жесткий русофоб, желающий гибели России.

— Да ты страшный зверь, Романов, — пробормотал Дмитрий Сергеевич, — тебя надо посадить за решетку во благо всей страны и показывать туристам как образину.

Сказал и почувствовал, что так могут и сделать. У нас в стране всегда было без проблем нацарапать на бумажке обвинение. Что при царе, что при коммунистах, что в ХХI веке. И все, сиди и пахни. Сначала вешали революционеров на столыпинском галстуке, затем давили ежовыми рукавицами, потом Андропов посылал в спецпсихбольницы, а в очередной раз сменилось государство, то президенты садили в тюрьмы по придуманным обвинениям. Не он первый, не он последний.

Он не выдержал, сходил на кухню, выцедил тоскливо большую рюмку коньяку. Сопьешься так, Сергеич, — пожурил себя. Выпил еще одну, прочувствовался. Эх, жизнь моя жестянка, да ну ее на фиг!

В комнате загудел фон. За вечер первый звонок.

Он прошел в комнату, посмотрел, кто звонил. Не повезло.

Кажется, это был домашний директора. Ох, как ему не хотелось отвечать! С каким бы удовольствием он совсем выключил фон, отрезав себя от внешнего мира, налил бы еще рюмку коньяка и, потихоньку смакуя, размышлял бы о превратностях мира.

Вместо этого он включил вызов. Это действительно был директор.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — сухо сказал он.

Романов ответил, стараясь, чтобы голос не звучал излишне напряженно.

— Дмитрий Сергеевич, мне сейчас приходится общаться с множеством людей из научных кругов и не очень. Ваше дурное выступление в «Дискуссионном клубе» не поддается никакому объяснению. Но я все-таки пытаюсь вас отстоять. — Директор бросил на него острый взгляд. — Не из душещипательных соображений. Отстаивая вас, я отстаиваю институт. От вас сейчас требуется одно — пишите, как водится в таких случаях, объяснительную. И постарайтесь не выглядеть там совсем уж идиотом. Вы все-таки доктор наук.

Уже отключаясь, директор напоследок так же сухо поздравил его со строгим выговором по институту. Директор был у них юмористом и даже в такое тяжелое время нашел возможность пошутить.

Делать было нечего. Он включил таблетку миникомпа и начал вымучивать из себя объяснительную по вопросу, почему он такой дурак и как с этим нужно бороться.

Самое смешное было в том, что виноватым он не был. В чем каяться — в терроризме? Подрыве престижа государства? Опоздании на работу?

Аввакума сожгли. Разина четвертовали. Пугачеву уже просто отрубили голову. Дальше — проще. Инакомыслящих вешали и расстреливали.

Пришел его черед…

Глава 5

Наутро он проснулся в дурном расположении духа и тела. Мало того, что просидел почти до четырех часов утра за объяснительной запиской,