Читать книгу "Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский"

Я ужасно голодна. Я не хотела сегодня начинать без тебя.

Он повернулся. Она сидела на столе, улыбалась ему и чувственно облизывала ложку. На ней был короткий белый фартучек с карманом спереди, волосы перетянуты белой лентой, завязанной на лбу. А когда он заметил белую подвязку на бедре, то у него в голове сразу возникла ассоциация с веселой горничной из фривольного фильма. Она соскочила со стола и спросила:

– Ну как?

На кухне она сняла фартучек и распустила волосы. Усадила его за небольшим столиком, покрытым цветастой клеенкой. Новой, блестящей.

Запах клеенки он помнил с детства. С посещений деревенского дома прабабки, бабушки его отца. Только новая клеенка могла так пахнуть. Когда родители привозили его на каникулы, прабабушка Леокадия всегда покупала новую клеенку «в свою хибару», а для него, для «чертенка Кубуся», каждый год – новые кожаные «боретки» и серебряную цепочку с крестиком, который «ксендз из костела что на горке, специально для Кубуся» освящал в воскресенье. Он все еще хранил покрытые патиной цепочки и крестики в металлической коробочке на шкафу, что стоял в его комнате.

Он украдкой осмотрелся. Кухня поразительно напоминала ту, прабабкину, деревенскую. Низкий хлебный шкафчик с отверстиями, через которые поступал воздух. Пол из досок, пестрящих сучками, вышитые темно-синей ниткой гобелены развешанные на деревянных балках. Одна маката, с девизом «Холодная вода – здоровью скажет ДА» (точно такая же была и у прабабки), висела у Нади над белым эмалированным тазиком с темно-синей полоской вдоль края. В похожем тазике прабабка ему-малышу мыла ноги, когда он вечерами приходил с улицы. Воду она грела на похожей печке-вестфальке с круглыми чугунными конфорками. В кухне у Нади на столешнице с одной стороны стояла газовая плитка, а с другой – микроволновка.

Рядом с тарелкой, на которой лежала маленькая еловая веточка и стояли чашки с дымящимся ароматным борщом, Надя поставила фарфоровую миску с варениками. Сама же села напротив. Они смотрели друг другу в глаза. Он заметил румянец, постепенно покрывавший ее лицо и шею.

– Тебе идет эта голубая рубашка, знаешь? Тогда твои глаза становятся еще… – Она не закончила. Резко сорвалась. – Нет! Еще не время! Сначала облатку! Куба, да что же это я, подожди!

Она подскочила к крашенному масляной краской фисташковому серванту, с верхней полки достала маленькую, щербатую, отмеченную пятнами старости тарелку, подошла к Якубу и сказала тихо:

– Ну вот и облатка. Наша первая.

Он вскочил со стула и застегнул пиджак. Она взяла его руку, прижала к губам, а потом вложила ему в руку облатку. Отодвинулась сама, отодвинула тарелку и, держа облатку, сказала:

– Слушай, Куба, я в этом деле неопытная. В жизни я, может, и много говорю, но это все так, разговоры, не речи. А теперь я собираюсь произнести речь. Я долго думала, когда настанет подходящий момент, и решила, что лучше, чем сегодняшний вечер, наверное, и не будет.

Она замолкла, наморщила лоб. Выглядела как человек, который собирается с мыслями.

– Давно уже я не встречала Рождество с близкими. Наверно поэтому так замешкалась с облаткой, – пошутила она, но сразу же стала серьезной, – С тех пор, как умерла бабушка и я осталась одна, я каждый раз убегаю отсюда, из этого дома, куда подальше, чтобы пережить Вигилию и Рождество. Маленькой я часто оставалась дома одна, так что одиночества не боюсь, а если чего и боюсь, так это воспоминаний, которые навевает мне этот дом. Воспоминания человека достанут везде, но здесь они ощущаются болезненнее всего. Я собирала чемодан и уезжала. Потому что встреча Рождества здесь была для меня невыносимой. Я думала, что чем дальше я уеду, тем труднее будет воспоминаниям догнать меня. Ах, если бы… Не работает.

Она смахнула слезу и продолжила. Ее голос дрожал:

– В этом году я тоже наверняка куда-нибудь уехала бы, но появился ты. Как пришелец из другого мира. Одно время я боялась, что ты просто прилепился из любопытства и скоро пропадешь. Я боялась, что ты перерастешь меня, отбросишь, как прошедший отпуск. Но нет, ты не исчезал. Ты остался. Ты был заботливым. Мужская заботливость очень меня трогает и пробуждает прекрасные воспоминания. Ты был нежным и терпеливым. Твоя ненавязчивость поначалу очень импонировала мне, но потом стала бесить. Ты даже не пытался взять меня за руку в кино, не прикасался к моему плечу в театре, не клал свою ладонь на мою, когда мы пили кофе. Ты был совсем другой, чем те, кто был до тебя. Это из-за них я предпочитала занять оборонительную позицию. На всякий случай даже от тебя. И вдруг я заметила, что несмотря на это, ты как-то неловко постоянно показываешь мне, что я нужна тебе. Может, это не так романтично, но в сущности женщинам именно это и нужно. Чувство, что они нужны мужчинам. Только ханжи или лжецы говорят иначе. Я почувствовала это, Якуб, – прошептала она. – Как-то раз вечером я почувствовала, что нужна тебе и что я хочу, чтобы ты и дальше заботился обо мне. Можно подумать, что это нахальство с моей стороны, эгоизм… А если это любовь?

Она замолчала. Опустила голову, будто устыдилась сказанного, но тут же взглянула ему в глаза и добавила:

– Наверное, тебе это кажется странным, но у меня нет никого ближе тебя на свете. Хороших тебе праздников, Якуб.

Он совершенно не ожидал услышать такое. Он помнит, что хотел что-то обязательно произнести, что-то соответствующее торжественному моменту. Хотел сказать, что ждал ее сегодня с нетерпением. Что ждал ее так долго, и эта его нерешительность от страха, что он мог ее потерять. Что сказанное им тогда, на остановке, когда они возвращались из театра, – самая правдивая из всех правд. А относительно того, нужна ли она ему, он не знает, но, когда просыпается утром, его первая мысль – о ней. А потом приходит следующая, и тоже о ней. И так весь день, пока не заснет, и даже после того, как заснет, потому что она часто ему снится. Если необходимость проявляется в этом, то она наверняка ему необходима.

Он хотел ей сказать еще много разных вещей, но она не позволила. Поднялась на цыпочки и осыпала его поцелуями. Обхватила его лицо и целовала, целовала, целовала. Потом расстегнула его пиджак и запустила руку ему под рубашку. Он не открывал глаза, его тело охватила дрожь, кружилась голова. Когда он попытался ухватить ртом и стянуть с нее платье, она прошептала ему на ухо:

– Куба, давай отложим Вигилию чуть-чуть на потом, ладно?

Он не помнит, ответил ли что-нибудь.