Читать книгу "Улав, сын Аудуна из Хествикена - Сигрид Унсет"

Они с Ингунн поженятся, когда вырастут, – все было столь очевидно и просто. Он словно ждал, когда это произойдет, а когда точно – уж дело Стейнфинна решать. Случалось, по телу Улава пробегали мурашки, когда челядинцы Стейнфинна судачили о своих шашнях с бабами. Но ему представлялось чем-то само собой разумеющимся, что это могла себе позволить только безземельная голытьба; он же прирожденный бонд, владелец оделя[33], коему предстоит там осесть – он должен быть иным. Думы о том, как они с Ингунн будут жить вместе и рожать детей, которые им наследуют, никогда не нарушали его покоя… Теперь же ему чудилось, будто он пал жертвой предательства – он стал не таким, как прежде, и Ингунн стала для него иной. Они начали взрослеть, хотя никто их об этом не предупредил. А то, что случалось у челядинцев Стейнфинна с их бабами, да… Стало быть, это вводило в искушение и его, Улава, вопреки тому, что Ингунн – его нареченная невеста, и у нее в сундуке хранится приданое, а сам он владеет усадьбой… Он вспомнил, как она лежала в сухой невысокой траве. Она лежала на животе, положив руку под грудь: платье туго облегало нежные округлости ее грудей, золотисто-каштановые косы змеились среди вереска. Когда она спросила, не искупаться ли им во фьорде, у него вдруг появилась ужасная мысль, и им овладел непонятный смертельный страх: ему представилось, будто они с Ингунн – два дерева, вырванные с корнем весенним паводком, и их уносит стремительный поток. Он испугался, что течение разлучит их друг с другом… И, одержимый чувством все той же пылкой страсти, он отныне, казалось, познал до конца, что означало для него владеть ею и потерять ее…

Но мысль эта была нелепа; ведь все, кто мог распоряжаться их судьбами, желали, чтобы они соединились навеки. Разве кто-либо мог их разлучить! И все же, дрожа от страха, он ощутил, как убывает, а то и вовсе исчезает его детская вера в жизнь; ведь он верил: все дни его будущей жизни, точно жемчужины, нанизаны на одну и ту же нить. Он не мог перестать думать о том, что если все же у него отнимут Ингунн, с ней вместе исчезнет и уверенность в будущем. Где-то в самой глубине души голос неведомого искусителя бормотал: «Тебе должно заручиться от нее залогом, таким же, каким неотесанные, простоватые парни заручаются у грубой бабы, к которой вожделеют, – а если кто посмеет протянуть руку к твоей собственности, ты станешь дик и необуздан, подобно волку, который скалит зубы, защищая свою добычу, или подобно племенному жеребцу, который при виде медведя встает на дыбы, гарцует и бьется не на жизнь, а на смерть за своих кобылиц, кольцом окруживших стайку пугливых, дрожащих от страха жеребят!»

Улав лежал неподвижный, разгоряченный, уставясь на солнечные блики, плывущие по воде; голова у него кружилась, в душе шла борьба с новыми обуревавшими его чувствами – и теми, что были ему понятны, и теми, что он лишь смутно угадывал. Когда Ингунн крикнула у него за спиной, он вскочил, словно пробудился ото сна.

– Ну и дурак же ты, не захотел поплавать, – сказала она.

– Пора идти! – Улав спрыгнул на берег и быстро зашагал впереди нее по мысу. – Мы и без того замешкались.

Посидев часок на веслах, он немного успокоился. Приятно поразмяться, мерно взмахивая веслами. Скрип весел в уключинах, плеск воды, разрезаемой лодкой, облегчали его беспокойство и напряженность.

Стояла гнетущая жара, а яркий свет, излучаемый небом и озером, ослеплял и резал глаза – берега скрылись в туманном мареве. И когда Улав проплыл на веслах около двух часов, он уже изрядно устал. Лодка была тяжелая, а он и не подумал о том, что не привычен грести. Это тебе не отталкиваться шестом и барахтаться в лесном озерце дома, в горах. А грести пришлось долго – берег был весь изрезан бухтами и заливами; порой Улав начинал бояться, не сбился ли он вовсе с пути… Город мог скрываться за одним из этих мысов, и он мог не разглядеть его, плывя по озеру. Может статься, он уже прошел мимо. Все места здесь были ему незнакомы; он ничего не припоминал из того, что видел в последний раз, когда плыл этим путем…

Солнце жгло ему спину; руки саднило, а ноги онемели от долгого сидения в лодке и оттого, что он все время упирался ими в поперечный брус. Но сильнее всего болел затылок… Широко раскинувшееся вокруг крохотной лодки озеро сверкало, куда ни кинь взгляд – всюду далеко до берега. Порой Улаву чудилось, будто он гребет против течения. Ни одна ладья не проплыла в тот день мимо них, ни вдалеке, ни ближе к берегу. Улав греб, надрываясь, удрученный и несчастный, боясь, что вовсе не доберется до города.

Ингунн сидела на корме, озаренная солнечным светом; ее алое платье горело полымем; на лицо девушки падала алая тень от бархатного шлыка. Ингунн накинула на плечи плащ Улава, сказала: она, мол, сидит неподвижно, и ее обдувает морским ветерком, а шлык надвинула на глаза, чтобы укрыться от солнца. То был богатый плащ голландского полотна со шлыком из черного бархата – одна из вещей, полученных Улавом из Хествикена. Ингунн казалась празднично одетой в этом просторном наряде, падавшем широкими складками. Она опустила руку в воду, и Улав всей душою завидовал ей: до чего же, верно, ей хорошо и прохладно! Девушка казалась свежей, отдохнувшей – сидит себе на корме, блаженствует.

Он еще усерднее приналег на весла. Да, чем сильнее у него болели руки, плечи и спина, тем усерднее он греб. Стиснув зубы, он так замахал веслами, что стремительно прошел небольшой путь, рассекая воду килем. Улав гордился, совершая это ради нее, и в то же время его удручало, как она неблагодарна и несправедлива к нему; сидит себе и полощет руку в воде, даже не подозревая, что он изнемогает от усталости. Пот лил с него градом, а тесный кафтан жал, все сильнее натирая под мышками. Он уже забыл, что едет по своему делу, – снова стиснув зубы, он провел рукой по раскрасневшемуся, залитому потом лицу и опять несколько раз сильно взмахнул веслами.

– Вон колокольни над лесом видны! – сказала наконец Ингунн.

Улав обернулся и глянул через плечо; оцепеневший затылок разламывало, сил не было терпеть. По другую сторону фьорда, широко врезавшегося в сушу, он увидел на поросшем лесом мысу светлые каменные колокольни церкви Христа Спасителя. Но он так устал, что ему больше всего на свете хотелось бросить свою затею – добраться до города.

Он обогнул мыс, где монастырь братьев-проповедников стоял на вбитых в берег сваях; то была кучка темно-коричневых рубленых домов, окружавших деревянную церковь из стоймя поставленных бревен[34] с просмоленной тесовой крышей, – один скат над другим, с головами драконов на щипцах и позолоченными флюгерами над кровельной башенкой, где висел колокол.

Улав причалил к монастырской пристани. Прежде чем выбраться из лодки, он, окостеневший и разбитый, ополоснул вспотевшее лицо. Ингунн уже стояла на берегу у монастырских ворот и беседовала с послушником, надзиравшим за работниками, которые сносили вниз кладь на маленькую грузовую шхуну.