Читать книгу "Проделки близнецов - Эрих Кестнер"

Дверь ложи открывается. Шурша платьем, входит элегантная молодая дама, садится рядом с девочкой и с улыбкой заглядывает ей в глаза.

Лотта застенчиво отворачивается и снова смотрит, как папа дрессирует музыкантов.

Дама кладет на барьер ложи бинокль. Потом коробку конфет. Потом программку. Потом пудреницу. И все продолжает что-то доставать из сумочки, и вскоре барьер ложи уже смахивает на витрину магазина.

Увертюра окончена, и публика разражается аплодисментами. Господин капельмейстер Пальфи раскланивается на все стороны. А затем, прежде чем вновь взмахнуть палочкой, поднимает глаза на ложу.

Лотта чуть заметно машет рукой. Отец улыбается еще нежнее, чем давеча.

И тут Лотта замечает, что не только она машет папе рукой, но и сидящая рядом с ней дама!

Дама машет папе? Может, это ей папа так нежно улыбается? А вовсе не своей дочери? Да, но почему же Луиза ничего не говорила об этой чужой женщине? Может, папа знает ее совсем недавно? Но в таком случае как же она смеет так фамильярно махать ему? Лотта напоминает себе: «Сегодня же написать Луизе. Может, она что-то знает. Завтра перед школой забегу на почту и отправлю письмо до востребования: Мюнхен 18, Незабудке»

Но вот взвивается занавес и судьба Гензеля и Гретель завладевает ее вниманием. У Лоттхен захватывает дух. Там, на сцене, родители посылают своих детей в лес, чтобы от них избавиться. А ведь они любят своих детей. Как же можно быть такими злыми? Или они вовсе не злые? А только поступают зло? И им от этого грустно. Тогда зачем же они так поступают?

Лоттхен, поделенный и подмененный ребенок, волнуется все больше. И сама почти не сознает, что волнение это связано уже не столько с детьми и родителями там, на сцене, сколько с нею самой, ее сестрой-близняшкой и собственными родителями. Неужели им можно делать все, что заблагорассудится? Конечно, мама совсем не злая женщина, но и папа ведь тоже не злой. Но то, что они сделали, было злом! Дровосек и его жена были бедны, так бедны, что не могли купить детям хлеба. Но папа? Или он тоже был так беден?

Когда Гензель и Гретель подошли к пряничному домику и принялись было его грызть, но испугались, услыхав голос ведьмы, фройляйн Герлах — так звали элегантную даму — наклонилась к Лотте, пододвинула к ней коробку конфет и прошептала:

— Хочешь тоже немножко погрызть?

Лотта вздрогнула, обернулась, увидела рядом красивое женское лицо и взмахнула рукой, решительно отказываясь от конфет. Но при этом, она, увы, столкнула коробку с барьера ложи, так что в партер в буквальном смысле слова пролился конфетный дождь. Зрители в партере подняли головы. По рядам прошелестел тихий смешок и слился с музыкой. Фройляйн Герлах улыбнулась, полусмущенно, полусердито.

Девочка просто оцепенела от страха. Чары искусства мигом рассеялись. И она очутилась в опасной действительности.

— Простите, пожалуйста! — пролепетала Лотта.

Дама благосклонно улыбнулась и сказала:

— О, это не беда, Луизерль!

А может, она тоже ведьма? Просто более красивая, чем та, на сцене?

Луиза в первый раз ложится спать в Мюнхене. Мама присаживается на краешек кровати.

— Лоттхен, доченька, пора уже спать. И пусть тебе приснится что-нибудь очень хорошее!

— Я, кажется, слишком устала, чтобы видеть сны, — бормочет девочка. — А ты скоро ляжешь?

У противоположной стены стоит вторая кровать, побольше. На откинутом уголке одеяла, поджидая маму, лежит ее ночная рубашка.

— Скоро, — отвечает мама. — Как только ты уснешь.

Луиза обнимает и целует маму. Потом еще раз. И еще.

— Доброй ночи!

Молодая женщина прижимает девочку к себе.

— Как я рада, что ты опять дома! — шепчет она. — Ведь у меня никого нет, кроме тебя!

Голова девочки сонно откидывается на подушку. Луизелотта Пальфи, урожденная Кернер, подтыкает одеяло и сидит, прислушиваясь к дыханию дочки. Затем осторожненько встает и на цыпочках возвращается в гостиную. На столе под лампой лежит папка. Еще так много надо успеть!

А Лотту в первый раз уложила спать ворчунья Рези. Но едва она вышла, Лотта тут же вскочила и написала письмо сестре, чтобы утром отнести его на почту. Потом опять забралась в Луизину постель и прежде, чем выключить свет, еще раз спокойно оглядела детскую.

Это была просторная красивая комната со сказочными сюжетами на фризах, с книжной полкой, партой для занятий, большим сундуком, изящным старомодным туалетным столиком, кукольной каретой, кукольной кроватью… Все тут есть, все до последней мелочи!

Разве иногда, молча, про себя, так, чтобы мама ничего не заметила, не мечтала она о такой вот красивой детской? Теперь она у нее есть, но душу пронзает боль, нестерпимо острая боль тоски и зависти. Она тоскует по маленькой скромной спальне, где сейчас лежит ее сестра, тоскует по маминому поцелую на ночь, по свету, падающему из гостиной, где мама работает, по скрипу отворяемой двери, когда мама входит в спальню, останавливается у дочкиной кровати и потом на цыпочках идет к своей, надевает ночную рубашку и укрывается одеялом.

Если бы здесь, хотя бы в соседней комнате, стояла папина кровать! Может быть, он даже храпит? Как бы это было здорово! По крайней мере, она бы точно знала, что он тут, рядом! Но он спит не здесь, а в другом доме на Кэрнтнерринг. А может, он и вообще не спит, а сидит с элегантной конфетной дамой в большом блестящем зале, пьет вино, смеется, танцует с нею, нежно кивает ей, как давеча, в Опере, именно ей, а вовсе не девочке, которая украдкой, но со счастливым видом махала ему из ложи.

Лотта засыпает и видит сон. Сказка о бедных родителях, которые, не имея хлеба, послали своих детей, Гензеля и Гретель, в лес, мешается с ее собственными страхами и собственным горем.

В этом сне Лотта и Луиза с испуганными глазами сидят в общей кровати и смотрят на дверь, в которую один за другим входят пекари в белых колпаках. Все они тащат хлеб. И складывают его штабелями у стены. Все больше пекарей приходят и уходят. Горы хлеба все растут. Комната делается все теснее и теснее. Потом появляется папа во фраке и оживленно дирижирует парадом пекарей. Вдруг вбегает мама и озабоченно спрашивает:

— Что же теперь будет, муженек?

— Дети должны уйти! — кричит он злобно. — У нас нет больше места! В доме слишком много хлеба!

Мама ломает руки. Дети жалобно всхлипывают.

— Вон! — кричит папа, грозно взмахивая дирижерской палочкой. И кровать послушно катится к окну. Окно распахивается. Кровать плавно вылетает в окно.

Она летит над большим городом, над рекой над холмами, полями, горами и лесами. Потом кровать идет на снижение и приземляется, наконец, в дремучем лесу, где от жуткого вороньего карканья и рева диких зверей мороз дерет по коже. Обе девочки сидят в кровати, не смея шелохнуться от страха.