Читать книгу "Горный цветок - Алексей Владимирович Высоцкий"

комбинезоне.

Красногубый безразлично повторил вопрос. Николай молчал, не сводя глаз с автомата.

«Немецкий», — безошибочно определил он и сразу вспомнил плотный огонь, встретивший их вчера. Да, враги, превосходившие их не менее чем в десять раз, по-видимому, все вооружены автоматами.

— Мы твоих товарищей, як цуценят, пораскидали, — будто угадав мысли пленного, усмехнулся бандеровец. — У нас сила, — похвалился он, ставя на место рожок с патронами.

«А Серега, наверное, считает, что я убит», — подумал Шныриков.

Конечно, на заставе поверили, что его уже нет, в живых. А он жив! Жив и лежит как чурбан, не в состоянии ничего сделать. В плену…

Шныриков закрыл глаза, чтобы не видеть красногубого и второго, долговязого бандеровца, вытянувшегося на соломе в углу.

Красногубый недоуменно уставился на пограничника, по-видимому, не сразу сообразив, что происходит. В следующее мгновение его лицо залила краска.

— Ты шо, подлюка, со мной говорить не хошь? — взорвался бандеровец. — А кто тебя, гада, перевязывал? Я! А ты еще морду воротишь? Да, кабы не я, ты бы, гад, кровью сошел, як свинья. Говори, подлюка, или пришью, як собаку! — Красногубый рванул на себя затвор.

Долговязый, как кошка, одним прыжком поднялся с соломы и отвел автомат в сторону. Теперь Шныриков видел его лицо, усеянное глубокими оспинами.

— Не чуди, — сказал долговязый. — Бир не любит, когда его не слухають. Ты шо, не чув? Може, хлопца до нас, у сотню?

— Я бы его, гада, у землю! — скривился красногубый.

— Може, и так придется, — философски изрек долговязый, — а может, и нет. Бир знае, шо робить, у него голова! Закури лучше. — Он достал пачку сигарет и, распечатав ее, протянул напарнику.

Ароматный запах защекотал в носу.

— Може, и ты закуришь? — спросил долговязый, заметив реакцию пленного, и подмигнул.

Шныриков не ответил. Курить хотелось очень. Но взять сигарету от них? Да еще после того, что он слышал? Это его, пограничника, комсомольца, собираются вербовать в банду!

А что, если…

— Развяжи руки, я закурю!

— О, це другой коленкор, — усмехнулся рябой. Он достал нож, болтавшийся на боку в чехле, и, нагнувшись над пограничником, перерезал веревки.

Глаза Николая на мгновение встретились с его тусклым, словно мертвым, взглядом. Шнырикову стало не по себе. Ему показалось, будто он встречал уже раньше этот леденящий кровь взгляд.

— О, теперь закури! — Долговязый достал пальцами с желтыми ногтями сигарету и протянул ее пленному.

Николай с трудом расправил затекшие руки, не торопясь, взял сигарету и, собравшись с силами, рывком сорвал с себя бинты.

Красногубый, внимательно наблюдавший за пограничником, гикнув, наотмашь ударил его прикладом. Двое навалились, сразу опрокинув на землю. Снова близкий к бессознательному состоянию, Шныриков отчаянно сопротивлялся.

— Дурень, — зло сплюнул красногубый, затягивая ему за спиной руки, — сдохнуть захотел? Рано. Пока нужен — не дадим.

«Пока нужен». Значит, специально не добили. Не дали умереть! Хотят получить сведения. Будут пытать…

Перед глазами возник образ деда, коренастого, с деревяшкой вместо ноги. На груди Георгий. Дед вынес бы и пытки. А он? Их может вынести далеко не каждый. Николай представлял себе это. Весной сорок третьего ему довелось видеть тело замученного гитлеровцами солдата. Старшина говорил тогда, что фашистов интересовали день и час нашего наступления. Того самого наступления, которого лишь немного не дождался замученный. «Опоздали на самую малость», — горестно заключил старшина.

Да, тот неизвестный ему, Николаю, солдат-пехотинец выдержал. Не сказал ни слова. А он?

Снаружи раздались шаги. В бункер спустился кто-то, наполнив землянку запахом пота и винного перегара.

— Ну, хлопцы, где он? — спросил сиплый бас.

Шнырикову показалось, что он уже слышал его. Да, да, этот голос орал вчера во время схватки.

— Лежат соби, отдыхають, — сострил, долговязый. — Сидайте! — он пододвинул вошедшему обрубок дерева, заменявший стул.

Бандеровец сел, внимательно разглядывая пограничника.

— Русский?

Шныриков не ответил, закрыл глаза. Кто его допрашивает? Один из главарей сотни или сам Бир?

— Вин не дюже разговорчивый, — ухмыльнулся рябой, — но, когда я его прошу, вин слухается. Отвечай, голубе, — прошипел долговязый, больно кольнув чем-то острым в бок.

Едва сдержав стон, Николай раскрыл глаза. Перед ним, сверля маленькими, злыми, как у дикого кабана, глазками, сидел жилистый, сутулый человек с бабьим лицом. На нем кожаная коричневая куртка, подбитая цигейкой, с круглым воротником на «молнии». Такие же брюки из тонкой кожи заправлены в сапоги.

— Пограничник? — нахмурившись, снова спросил «кабан», как его мысленно окрестил Шныриков.

В голосе бандеровца слышались нетерпеливые, властные нотки.

«Привык приказывать с ножом у горла», — подумал Шныриков и вызывающе процедил сквозь зубы:

— А что, не видно?

— Коммунист? — «кабан» сделал вид, будто не заметил вызывающего тона пленного.

«Издевается!» — подумал Николай, заметив, как уставился «кабан» на комсомольский значок, алевший на его гимнастерке. И, посмотрев в злые глазки, с достоинством произнес:

— Раз пограничник, значит, коммунист!

Черные зрачки «кабана» остановились. Рука дернулась к рукоятке парабеллума, торчавшего из кобуры.

Бесстрастное, изрытое оспой лицо долговязого вытянулось. Красногубый, подобно собаке, подался вперед. В бункере воцарилась тишина.

— Ха-ха-ха! — вдруг захохотал «кабан». — А ты, голубе, з перцем! Люблю таких. Хочешь, возьму тебя у сот-, ню? — И, не ожидая ответа, рявкнул: — Развязать! Горилки!

Долговязый мгновенно достал бутылку, хлеб и большой кусок копченого сала.

Красногубый с мрачным видом поставил железные кружки и нехотя развязал руки пленного. Весь его вид и движения говорили, что эта церемония ни к чему.

Бир сделал вид, что не заметил молчаливого протеста телохранителя, хотя отлично понял, что красногубый считает более разумным списать солдата в расход.

Дурак необразованный, он не видит дальше своего носа! Бир уверен, что пограничника ему послал сам бог. Нехай «зеленые шапки» попляшут под его, Бира, дудку! Он спалит заставу, перевешает активистов. Кто после этого посмеет дразнить его семинаристом?

— Пей, голубе, — наполнил кружки Бир.

Пограничник заколебался. Потом, решившись, взял кружку и выпил. По телу мгновенно разлилось тепло, боль заглушилась.

— Добра горилка! — крякнул «кабан», осушив залпом кружку, и понюхал корку хлеба. Не торопясь, короткими пальцами разодрал копченое сало. — Добра! — похвалил он, энергично двигая челюстями.

— Награбленная! — неожиданно для себя самого произнес Шныриков.

«Кабан» поперхнулся.

— Ну, ну, гляди не балуй! Бир меру любит…

Бир?! Значит, это он?. Шныриков, невольно вздрогнув, в упор посмотрел на бандеровца. Почему-то он представлял себе главаря другим. Значит, этого, низкорослого, с бабьим лицом, и ищут сейчас товарищи?..

Жилистые руки вновь потянулись к бутылке.

— Пей!

Николай отодвинул кружку.

— Як хошь, — с деланным равнодушием произнес Бир, сообразив, что происходит в душе пленного, и опрокинул вторую кружку. Да, разговор строился не так, как бы ему хотелось. Этот пограничник, видать, из той проклятой породы, что