Читать книгу "Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов"

скажите, хороша ли Ваша политика»?

Не тому подражали, Ваше величество!

Ограничься погодинские самиздатские письма одной солью на раны, не сносить бы автору головы. Тем более что император был тогда угрюм, раздражен и зол на весь свет. И совершенно непонятен был бы восторг С. П. Шевырева, соредактора Погодина по журналу «Москвитянин», писавшего из Петербурга: «Твое письмо было в руках царя», если бы не сопровождалось это ремаркой: «прочитано им и возбудило полное удовольствие его». Понятно, что понравилась Николаю не дерзкая критическая часть письма, а погодинский сценарий полной переориентации политики России, открывавший неожиданные — и замечательные, казалось, — перспективы отмщения Европе за несчастливый 1848-й. В подтексте сценария было: «подражать русскому царю пристало Наполеону, а не.». И объяснялось почему.

Прежде всего потому, что «союзники наши в Европе, и единственные, и надежные, и могущественные — славяне. Их 10 миллионов в Турции и 20 миллионов в Австрии. Это количество еще значительнее по своему качеству по сравнению с изнеженными сынами Запада. Черногорцы ведь встанут в ряды поголовно. Сербы так же, босняки от них не отстанут, одни турецкие славяне могут выставить 200 или 300 тысяч войска». А во-вторых: «Подготовляется решение великих вопросов, созревших для решения. Вопрос Европейский об уничтожении варварского турецкого владычества в Европе. Вопрос Славянский об освобождении древнейшего племени от чуждого ига. Вопрос Русский об увенчании русской истории. об ее месте в истории человечества. Вопрос Религиозный о вознесении православия на подобающее ему место. Камень сей бысть во главе угла! Да! Novus nascitur ordo! Новый порядок, новая эра наступает в истории. Владычество и влияние уходят от одних народов к другим. И если вы упустите эту благоприятную минуту, то Вам не останется ничего, кроме вечного угрызения совести и вечного стыда!»

Что должен был подумать, читая эту страстную проповедь, растерянный и угнетенный после фиаско 1848-го самодержец? Да он, пожалуй, не дурак, этот Погодин, хотя и «ученая голова»? И впрямь ведь по сравнению с советами, которые давали ему до сих пор другие «ученые головы», — небо и земля! Чего стоил хотя бы этот Тютчев со своей Революцией как «истинной державой». Или тот же Уваров с нелепым циркуляром 1847 года, предписывавшим преподавателям гимназий и профессорам университетов внушать студентам, что «оно [славянство} не должно возбуждать в нас никакого сочувствия. Оно само по себе, а мы сами по себе. Мы без него устроили свое государство, а оно не успело ничего создать и теперь окончило свое историческое существование». Правда, начинался тот злосчастный циркуляр с предуведомления, что «составлен он по высочайшей воле». Но память царей, как известно, избирательна…

Так или иначе, Россия — во главе нового мирового порядка, консервативного мирового порядка, это не снилось и самому Наполеону! Да, он перекраивал по своему капризу континент, отменял одни государства и придумывал другие, раздаривая их своим братьям и маршалам. Но зачем? Словно в куклы с Европой играл. Ни в какое сравнение не идет эта игра с тем, что предлагает Погодин, с «великой православной империей от Восточного океана до моря Адриатического», стоящей на твердой почве религиозной и этнической общности. Целая философия за этим. И подробный сценарий прилагается. Вот такой.

«Россия должна сделаться главою Славянского союза. По естеству выйдет, так как русский язык должен со временем сделаться общим литературным языком для всех славянских племен… К этому союзу по географическому положению, находясь между славянскими землями, должны пристать необходимо Греция, Венгрия, Молдавия, Валахия, Трансильвания, в общих делах относясь к русскому императору как к главе мира, т. е. всего славянского племени». И, само собой, «по естеству выйдет», говоря языком Погодина, что окажутся «русские великие князья на престолах Богемии, Моравии, Венгрии, Кроации, Славонии, Далмации, Сербии, Болгарии, Греции, Молдавии, Валахии, а Петербург в Константинополе». Родственные, так сказать, «скрепы» великой империи в дополнение к духовным. И административным. Так надежнее.

«Похищение Европы»

На первый взгляд, речь в этом очаровавшем самодержца сценарии лишь о военном переделе Европы. Ну, не могли же русские великие князья оказаться на престолах Богемии или Хорватии без большой войны и расчленения Австрийской империи.

И тем более не мог бы оказаться «Петербург в Константинополе» без расчленения Блистательной Порты, как бывшая евразийская сверхдержава Турция требовала себя теперь называть. В подтексте погодинского сценария было, однако, и нечто другое, куда более амбициозное, чем даже «великая православная», описанная выше. Собственно, Погодин никогда этого не скрывал, писал об этом открытым текстом еще в 1838 году в подцензурной печати. Он объехал тогда все европейские страны и вынес из этой поездки стойкое убеждение, что, растеряв свои традиционные ценности, Европа обречена, созрела для завоевания.

Отсюда панегирик России, на который мало кто обратил тогда внимание: «Русский Государь теперь ближе Карла V и Наполеона к их мечте об универсальной [то есть всемирной] империи. Да, будущая судьба мира зависит от России. Она может все — чего же более?». И, вполне логично с его точки зрения, Погодин это доказывал: «Кто взглянет беспристрастно на европейские государства, тот согласится, что они отжили свой век. Разврат во Франции, леность в Италии, жестокость в Испании, эгоизм в Англии — неужели совместны с понятием о счастье гражданском, об идеале общества, о граде Божьем? Золотой телец — деньги, которому поклоняется вся Европа, неужели есть высший градус нового христианского просвещения? Где же добро святое?».

Читатель уже, конечно, догадался, где оно, «добро святое». Там же, где и по сей день усматривают его русские «патриоты». В отечественных традиционных ценностях и главной из них — абсолютной власти. Правильно догадался: «Совсем не то в России. Все ее силы, физические и нравственные, составляют одну громадную махину, управляемую рукой одного человека, рукою русского царя, который во всякое мгновенье единым движением может давать ей ход, сообщать какое угодно будет ему направление и производить какую угодно скорость. Заметим, наконец, что эта махина одушевлена единым чувством, это чувство есть покорность, беспредельная доверенность и преданность царю, который есть для нее земной бог».

Я мог бы пересказать все это короче своими словами. Только едва ли бы вы мне поверили, что один из самых выдающихся консервативных мыслителей России николаевской эпохи мог думать так, как он думал. Документальность, иначе говоря, есть единственная для меня возможность не лишиться доверия читателя. Причем цитирую я человека, к которому император не только прислушался, несмотря на немыслимую дерзость его самиздатских инвектив, но и ПОСЛУШАЛСЯ: вся его политика в 1850-е строилась, исходя именно из погодинского сценария (той его