Читать книгу "Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский"

и чувствам своих пациенток. Указание Лакана, подчеркнувшего гомосексуальное направление желания Доры, недооцененное Фрейдом, как будто предоставляет для подобной критики дополнительную почву. При этом ясно, к чему подобные обвинения ведут: к уличению Фрейда в приверженности нормализующей позиции, ради которой небрежность и упорное сопротивление приносимому анализантом материалу действительно могут быть характерны.

Справедливо ли подобное толкование фрейдовской неудачи? Нетрудно заметить, что попытки современных философов гендерного направления ретроспективно освободить желание Доры, ставшие особенно настойчивыми на фоне развернувшейся в последние десятилетия борьбы с «насильственной гетеронормативностью» и появлением масштабных гей– и квир-движений, – не только не дают никакого аналитического материала, но и остаются внутренне противоречивыми. Сама по себе консолидация квир-движения и появление квир-субъектности показывают, что вопрос либидинального выбора не упрощается с расширением его свободы, а, напротив, резко усложняется, обнаруживая неожиданные аналогии со случаем Доры. Было бы ошибочно упрекать Фрейда в «переоценке» ее интереса к мужской позиции господина К. и «недооценке» влечения к госпоже К. или в неспособности поставить под творческое сомнение душевную половую принадлежность другой гомосексуальной пациентки. Напротив, анализ текстов, производимых современной квир-культурой, показывает, что в субъектности этого типа наличествует нечто такое, что можно было бы назвать гетеросексуальным выбором по умолчанию.

Речь здесь идет не о естественном и базовом характере гетеросексуального типа влечения, как того, возможно, хотелось бы носителям консервативных взглядов, а, напротив, о его неочевидном генезисе и репрессии со стороны истерического субъекта, о его Verneinung – отрицании («это не мое желание, я не интересуюсь этим объектом»). Упорство, с которым Фрейд это отрицание исследовал, не доверяя внешним доказательствам демонстрируемой гомосексуальности пациенток, делает ход его мысли более актуальным, чем принято думать.

В то же время именно работа с Verneinung поставила Фрейда в позицию, где основа его желания оказалась на время обнажена и лишилась всех защит. В анализе Доры Фрейд особенно ярко проявляет нечто такое, что, будь он политиком, можно было бы назвать «программой», далеко идущими планами. Возражая своей пациентке, сопротивляясь ее упорному отрицанию, Фрейд невольно раскрывает, что помимо анализа в узком смысле, который в начале работы он специально доносил до своих подопечных, занимается чем-то еще. Именно это приводит Дору в замешательство, усугубляющее ее защитную позицию, в результате чего она покидает анализ.

Необходимо установить, о чем здесь идет речь. Для начала следует опровергнуть предположение, будто Фрейду что-то нужно было от самой Доры. Пикантные намеки некоторых авторов на влечение Фрейда к девушкам с истерической симптоматикой сами по себе отражают реликтовое, еще доврачебное желание, чтобы аналитик стал для истеричной женщины кем-то сродни первому мужчине. Нечто подобное прослеживается и в клинических заметках самого Фрейда – иначе трудно объяснить его упорную и несколько озадачивающую убежденность в том, что пациентки непременно желают своего аналитика. Впрочем, это побуждение явно не было определяющим: то, во имя чего Фрейд осуществлял на пациентку нажим, не имело к ней самой прямого отношения. И это сбивало ее с толку тем сильнее, чем сильнее был нажим, притом что обычное влечение врача-мужчины к пациентке, едва прикрытое делом лечения, было вполне известным элементом ее социального окружения и, даже порождая в ней смутное сопротивление, едва ли вызвало бы у нее замешательство такого сорта.

В анализе ее впервые подвергают чему-то совершенно иному. Преследование аналитика развивается в направлении структурного пересечения, в котором Фрейд находит (или предполагает найти) некий продукт. Последний представляет собой комбинацию, удачно выраженную в толковании Лаканом одного клинического случая, который послужил материалом для выделения связи невроза с отчуждением субъекта в речи:

Пациентка демонстрирует поначалу полную неспособность говорить – неспособность, находящую свое выражение в упреках, оскорблениях, выдвижении на первый план всего того, что не позволяет больной говорить с врачом: «Я достаточно общалась с медиками и прекрасно знаю, что между собой они над больными просто смеются. Вы знаете гораздо больше, чем я. Женщина с мужчиной вообще говорить не может»[6].

В этой реплике в полной мере выражено упомянутое пересечение, которое Фрейд стремился выявить. Мужчина, с которым не может говорить женщина, – не просто мужчина, но и не только врач. Прежде всего, это мужской субъект, представитель медицинской профессии, усваивающий позицию, сопряженную с кастрацией, с результатами которой он до известной степени смиряется, поскольку в виде институциональных испытаний она открывает ему путь к достижениям, обладающим социальной общепризнанностью. Эту позицию можно было бы назвать генитальной, если бы не сомнения Фрейда на этот счет. Позиция эта ему в любом случае была небезразлична, в некотором роде перед ним его собственная альтернативная судьба, поскольку именно этой позиции общество поначалу от него и ожидало.

Даже не располагая на тот момент развитым аналитическим аппаратом, Фрейд улавливает, что позиция эта при всей своей внешней независимости несамодостаточна. Результатом и одновременно условием ее существования служит позиция истерическая, представляющая собой не просто симптом как совокупность соматических явлений, но и определенного типа речь. Таким образом, итоговый продукт образуется в результате воздействия речи на речь же. Особенность этой второй речи в том, что она нема, причем не всегда, но лишь в определенных обстоятельствах. С некоторой долей условности можно сказать, что она нема там, где звучит речь, ее породившая.

Открытие это полностью завладевает Фрейдом, который не мог актуализировать его в работе с истерическими анализантками иначе, как только принудив их к речи. Результатом стал масштабный успех в теоретическом плане и одновременно специфический ущерб, наносимый аналитической ситуации в конкретных случаях фрейдовской работы с истерией.

Попробуем прояснить эти тонкие различения. С одной стороны, верно то, что вместе с анализом в работу с неврозами пришла своеобразная демократизация, особенно на контрасте с врачебной средой, где речь пациента носит чисто служебный характер и ничего не значит, если идет вразрез с заявлениями врача. В анализе, как известно, ситуация до определенной степени иная, что не относится к наиболее занимающим самого Фрейда последствиям его вмешательства: эмансипация сама по себе его не интересовала, как не интересовала и власть – ложный выбор между этими двумя полюсами, навязываемый современной критической мыслью, мешает прояснить основной пункт приложения фрейдовских усилий.

Усилия эти неизменно концентрировались на том, что столь буквально высказала пациентка Лакана, – на положении, в котором особого типа речь становится продуктивной и производит определенное содержание, которое и было предметом желания Фрейда. Как показала фрейдовская работа с истерией, это содержание в конечном счете оказывается аналитиком отвергнуто, но просто обойти его не удается – сначала его необходимо вывести на свет. Поведение Доры показывает, что именно этим Фрейд и занимался, чем спровоцировал сопротивление с ее стороны. Дора гораздо тоньше сумела уловить то, что