Читать книгу "Фантазии женщины средних лет - Анатолий Тосс"

Он даже усмехнулся, как будто извиняясь, и мне показалось, что при этом он посмотрел на меня. Объяснение закончилось, но Майкл все еще держал его, не расслабляя занесенной руки.

– Какие стихи? – спросил Майкл, видимо, не зная, что делать дальше.

– Я написал стихотворение, большое, почти поэму, я ее всем читаю. – И вдруг он стал читать:

– Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток, Мой шестидневный труд, мой выходной восторг, Слова и их мотив, местоимений сплав. Любви, считал я, нет конца. Я был не прав. Созвездья погаси и больше не смотри…

Он читал в специфической авторской манере, немного монотонно, делая ударение на только ему известных слогах. И все же в этой декламации проступало скрытое глумление, возможно, в интонациях, но только одна я могла его различить. Впрочем, он не дочитал стихотворение, широкая ладонь Майкла сжала его лицо, вминая щеки, а затем с силой толкнула назад.

– Смотри, гад, – сказал Майкл, подойдя к нему, лежащему совершенно беззащитно на земле. – Еще раз увижу – тебе не жить.

– Заканчивай, Майк, – сказал кто-то из собравшейся толпы, – может быть, он правду говорит. Может, так получилось и никто не виноват.

Майкл повернулся и посмотрел на людей, стоявших за его спиной.

– Да, Майк, кончай, а то полицию вызовут. Пойдем в дом. Майкл все же пнул ногой распростертое на земле тело, Куда-то в мягкое, но уже не сильно, скорее для острастки, и подошел ко мне.

– Это правда? – спросил он. – То, что он сказал про стихи, правда?

– Не твое дело, кретин. – Я вложила в свои слова столько злости, сколько смогла. Щека горела, я не чувствовала уже половину лица.

– Ну, ладно, – сказал Майкл, – прости. Я ведь не знал.

– Уйди, – сказала я, мне на самом деле не терпелось, чтобы он ушел.

– Ну, ладно, пойдем.

Понятно, что он хотел примирения, а чего ему было не хотеть? Я всегда примерно выполняла все свои обязанности, особенно женские. А что я получала взамен, разбитую губу?

– Проваливай, – повторила я и сама удивилась своему голосу.

– Я тебе позвоню?

– Нет, – ответила я твердо.

– Ты мне позвонишь?

– Я подумаю. – Я готова была сказать все, что угодно, лишь бы он ушел.

Похоже, Майклу было достаточно этого компромисса, и он повернулся и побрел в сторону дома. Там, чуть в стороне, шли ступеньки, и не надо было мне, дуре, карабкаться по крутому откосу, ломать ногти, стоило только посмотреть внимательно. Впрочем, это уже не имело значения.

Я подождала, пока все уйдут, а потом подошла к своему неудачливому знакомому. Он успел сесть, ноги раскинуты в стороны, спина ссутулена, одна рука упиралась в землю. Я присела рядом.

– Что у тебя с рукой? – спросила я.

– Не знаю, сломал или вывихнул.

– Это он ее… – Я не знала, как продолжить.

– Нет, это при падении, наверное. – Он посмотрел на руку, а потом на меня. Сейчас у него было на редкость глупое лицо. Все избитое, опухшее, в синяках, но довольное, я видела, оно было довольным, его основательно разбитое лицо, и оттого выглядело особенно дурацким и трогательным. Я улыбнулась.

– Ты чего? – спросил он и тоже улыбнулся.

– Улыбаешься, радуешься, что жив остался? – Я протянула руку и сняла прилипший к его виску пожухлый лист.

– Ну, в общем, да. – Его взгляд вновь обретал прежнее озорство.

– Я даже не знаю твоего имени. Как тебя зовут?

И тут он стал хохотать, даже не смеяться, а именно хохотать. Я тоже не удержалась.

– Ты чего? – спросила я сквозь смех, глядя на его перекошенное от хохота и боли лицо.

– Это очень смешно… Я чуть тебя не трахнул… А ты не знаешь моего имени… – Он смеялся так заразительно, я понимала, что это выходит напряжение, но все равно поддалась. – Меня чуть не убили из-за тебя… – проговорил он, прорываясь сквозь смех.

– Ну, ладно, убили… – вставила я.

– Ну, хорошо, чуть не покалечили… а она не знает моего имени. Это очень смешно…

Мы покатывались еще пару минут, а потом смех стал стихать.

– Ты можешь идти? – спросила я.

– Надеюсь, – ответил он, вытирая слезы.

Мы вышли на улицу, он хромал и прижимал одной рукой другую. Минут пять мы ждали случайного такси.

– Так как тебя зовут? – снова спросила я. Он усмехнулся, но теперь уже коротко.

– Стив, – ответил он.

– Стив, – зачем-то повторила я. А потом снова спросила:

– А ты вообще кто? Чем занимаешься?

– Да вот, дерусь по вечерам, хотя в основном являюсь объектом для избиения.

Я улыбнулась, мне нравилось, что он так легкомысленно говорит о происшедшем. Другой бы пыжился, а этот, наоборот, смеялся.

– Нет, на самом деле, что ты делаешь: учишься, работаешь?

– Да это неинтересно. – Он попытался махнуть здоровой рукой, но у него не получилось, я видела, как он поморщился от боли. Прошло несколько секунд, и он все же сказал:

– Преподаю лингвистику в университете.

– Так ты серьезный человек, – удивилась я. – Старый уже, наверное?

– Нет, не очень. – Он повернул ко мне лицо, и я сама увидела, что не очень.

– Как тебя еще с работы не выгнали, – я немного ехидничала. – Вам ведь, учителям, вроде бы не полагается к незнакомым девушкам приставать.

– Так они же не знают. – Он сказал это так просто, что получилось опять смешно. – А потом если и выгонят, то к лучшему.

– Ты, похоже, не очень в лингвистике? – уточнила я, хотя мне, конечно, было все равно.

– Не-а, – подтвердил он, – не очень. Мы замолчали.

– А стихи, которые ты читал Майклу, действительно твои? – спросил я позже.

– Ну да, мои, как же… – Он посасывал губу, потом сплюнул под ноги.

– Оден, классика, знать надо.

– Ты не жалеешь? – спросила я еще через минуту.

– О чем?

– Ну как, что едва не разбился, что больно, что рука вот, похоже сломана?

Он поднял голову и посмотрел на меня, отчетливо посмотрел, и сказал серьезно:

– Знаешь, поступки, о которых сожалеешь поначалу, они единственные, о которых память остается. А раз остается, значит, они и есть самое ценное. Память отсеивает. Понимаешь? – Он помолчал, а потом добавил, и голос его сразу утратил серьезность:

– Да и потом, зачем жалеть? Если жалеть, то и делать не стоит. А если все-таки делаешь, то уж нечего жалеть.

– Очень просто, – сказала я.

Он кивнул, мол, действительно, просто.