Читать книгу "Я русский - Дмитрий Лекух"

А потом обрываю себя: что это тебе, старина, в твою покрытую шрамами башку такие дурные мысли лезут?

Теща какая-то!

Совсем обалдел?

Истосковался по домашним котлеткам?!

Так Златка тебе их точно готовить не будет.

Не тот типаж…

…Что-то домой захотелось.

В Москву, в Москву.

Ага, уже улетел.

Сижу, вилкой и ножом свинину с кнедликами ковыряю.

А на душе – самая настоящая паника.

Ты в этот раз, брат Дэн, попал по-настоящему.

Реально попал.

Сгорел, можно сказать.

Спалился.

…Поэтому, когда Мартин снова предложил в курительную комнату прогуляться, вы даже представить себе не можете, как я обрадовался!

Хоть, думаю, мозг немного в порядок приведу, под сливовицу да под умные разговоры.

…Ну, уселись.

Он опять себе виски плеснул, я – сливовицы.

Закурили, каждый свое.

На этот раз он тот самый неизвестный мне сорт «Macanudo» выбрал. Который homemade.

Ничего так аромат.

По крайней мере, со стороны.

Сидим, молчим.

Думаем.

Каждый о своем.

Хотя – черт его знает. Может так случиться, что оба как раз о его дочери и размышляем.

Похоже.

– А скажите, Дан, – спрашивает неожиданно, – я же совсем про вас ничего не знаю. Вы вот, к примеру, разрешили о вашей работе спрашивать. Чем вы занимаетесь? Какой у вас бизнес?

Улыбаюсь, полощу горло сливовицей. Про себя он рассказывать не торопится.

Он тоже улыбается:

– Я работаю в энергетике, поэтому у меня так много русских партнеров. Я открылся, да?

Ага, думаю.

Думаешь, я не догадался?

Нефть, газ.

Вариантов-то – всего ничего.

– Ну, – говорю, – если по бизнесу гадать будете, то наверняка не угадаете. Потому что я не бизнесмен. Журналист. Как у нас говорят – бумагомарака.

Он неожиданно удивляется:

– Репортер?

– Был когда-то репортером. Сейчас скорее чиновник. Заместитель главного редактора. Хотя иногда пописываю. Для души.

– Да?! – удивляется еще больше. – А какое издание? Я немного ваш рынок прессы понимаю. Правда, в основном, деловой.

Киваю.

– А я, – хмыкаю, – сейчас в деловом издании и работаю. Раньше в ежедневке трудился, мне очень нравилось. Там жизни больше. А потом устал, и когда должность нынешнюю предложили, согласился, почти не раздумывая.

И – называю издание.

У него аж брови наверх полезли.

Неудивительно.

Контора, в которой я сейчас тружусь, весьма уважаемая. И заслуженно.

Стыдиться нечего.

Полез в карман, достал оттуда портмоне, вынул визитку, протянул.

Он прочитал, по-детски шевеля губами.

Понятно: говорить по-русски и читать на кириллице – это не одно и то же.

– Злата знает?

Жму плечами.

– А зачем? – спрашиваю. – Придет время – скажу. Мы, Мартин, извините, всего три дня назад познакомились.

Он кивает.

– Ну что ж, моей девочке, кажется, повезло.

Тут я не выдерживаю:

– Да откуда вам знать, повезло ей или не повезло?! Вы бы сначала хоть у нее или у меня спросили!

И – осекаюсь.

Потому что он внимательно смотрит на меня и грустно улыбается.

Некоторое время молчим.

Видимо, что-то осознавая.

Оба.

– Дан, – говорит он наконец. – Мне в следующем году исполняется шестьдесят лет. Когда вам будет столько же, вы поймете, что не всегда обязательно спрашивать. Иногда достаточно просто смотреть.

И наливает нам по рюмке сливовицы.

Он ее, похоже, очень уважает.

По крайней мере, в виски только кончик сигары окунает, а это зелье с удовольствием опрокидывает стопками.

Даже у меня реже рюмка пустеет.

Что здесь, что за обедом.

И ведь не пьянеет. В то время как у меня в голове шуметь начинает.

А я алкогольный удар держать умею.

Проверено.

– Давайте, – вздыхает, – Дан, просто выпьем. И немного помолчим. У каждого из нас свое время. Я скажу банальность, но времена жизни похожи на времена года, и это особенно остро чувствуешь поздней осенью. Неважно, светит ли в этот день почти летнее солнце или идет тоскливый последний дождь. Ты все равно знаешь, что это осень. Но в любом времени есть свои преимущества.

Что ж, выпить так выпить.

Если хороший человек предлагает, какой смысл отказываться?

Сидим, молчим.

Потом он снова вздыхает.

– Знаете, Дан, – говорит. – Вы, русские, предавали нас, чехов, не один раз. Наши деды в Первую мировую войну переходили на вашу сторону и воевали против Германии и Австрии за славянское братство. А вы вместо славянского братства устроили чудовищную революцию. И отправили их на бойню. Потом вы освободили Чехию от немцев во Вторую мировую, и мы вам снова поверили. А вы предали в шестьдесят восьмом таких как я, мечтавших о социализме с человеческим лицом. Это ведь мы, чехи, придумали это «человеческое лицо». Вы журналист, образованный человек, значит, знаете. Мы тогда хотели провести эксперимент на себе и показать пример всем, и вам в том числе. Но вы ввели танки. А в девяностом вы предали таких как мой отец. Тех, кто верил вам до конца. Это все теперь просто история, да. И ее не надо ворошить, надо жить сегодня, а не вчера. Пыль на страницах мешает дышать свежей травой и вам, и нам. Поэтому прошу только об одном. Не предавайте мою дочь. Этого я вам не прощу. Никогда.

Молчу, думаю.

Он почти правильно говорит по-русски.

Но только почти.

И это касается не только грамматического построения фраз.

– А если ваша дочь предаст меня – так, чисто гипотетически. Ее простите?

– Прощу, конечно. Она же моя дочь.

Я с трудом сглатываю комок в горле.

Н-да…

– Ничего себе, – качаю головой. – У вас отличная логика.

Он снова улыбается и снова наполняет рюмки сливовицей.

– Вы, русские, считаете себя великим народом. И правильно считаете. Вы – великий народ и поэтому должны думать только во вторую очередь о себе, а в первую – о справедливости и других принципах. А мы, чехи, – просто народ. Хороший народ. Но маленький. Поэтому думаем в первую очередь о себе. Так надо. Кроме того, ты мужчина. А мужчина, который позволяет женщине предавать себя, виноват в этом сам. Я имею право это тебе говорить. Потому что я тоже мужчина. Это понятие не национальное.