Читать книгу "Рассказы ночной стражи - Генри Лайон Олди"

Миямото Мусаси:Я – самурай из деревни Миямото,бился я за сёгуна против мятежника,махал деревянными мечами,ломал руки и ноги врагов.Победа!Великая победа!

Делает круг по сцене, удаляется.

Дух Кэннё:Каждый проклят по-своему,у каждого свои страдания.Я порезался тобой, мой верный меч,пролил кровь перед буддой Амидой.Не было мне покоя при жизни,нет и после смерти.Зачем ты разбудил меня, о меч?Зачем призвал?Что за радость смотреть на битву,что за радость знать победителя,знать побежденного?И впрямь демон живет в тебе,о меч, буйный мой меч!

Дух меча:Спи, господин!Спи, святой бодисаттва!Не призову я тебя больше.Засну и я,буду спать долго, вечно,пока не умрет демон, обитатель клинка,пока не кончится память.

Глава третья. Два меча и двое отшельников

1. «У меня нет лица»

– Никуда ночью не выходи, понял?

– Да, господин. А по нужде?

– Я имею в виду, не выходи со двора. И вообще, если выходишь в город, всегда надевай служебную маску. Утром, днем, вечером: все равно.

– Я всегда надеваю ее, когда сопровождаю вас.

– Надевай, даже если не сопровождаешь. Никаких тряпок, только маска.

– Да, господин.

Когда я вошел в сарай, служивший Мигеру жилищем, он кинулся за тряпкой и стал торопливо обматывать голову, скрывая лицо – вернее, то, что заменяло ему лицо. Маска лежала дальше, тряпка первой подвернулась Мигеру под руку. Сказать по правде, он опоздал – краем глаза я успел увидеть серую массу, лишь отдаленно имевшую сходство с чертами обычного человека, и удивился собственному равнодушию.

Привык, что ли? Мигеру редко открывал лицо при мне, это были случайности или оплошности, но я-то знал, что скрывает маска или тряпка. Похоже, этого мне хватило для привычки.

– Слышал про убийства таких, как ты?

– Они не такие, как я, господин.

– Вот как? Ты лучше?

– Нет.

– Так чем же они отличаются от тебя?

– Они беспомощны. Даже тот, который защищался маской. Мне жаль их, господин. Но если мне суждено погибнуть во второй раз, я умру иначе.

– Во второй раз ты умрешь просто так. Я имею в виду, без фуккацу. Ты об этом?

– Нет.

Поди пойми, о чем он.

«В деле об убийствах безликих, – сказал господин Сэки, когда я спросил его о наших слугах, – это знание вам не понадобится. Вы молоды, а это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Еще больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой.»

Днем я отправил посыльного к старосте трупожогов. Приказал докладывать мне – или в управу, если меня не найдут – обо всех случаях обнаружения убитых каонай. Даже если на трупах не будет видимых повреждений – все равно докладывать. Тела не жечь до особого распоряжения. За попытку утаить найденное тело безликого или его имущество – строго накажу.

Посыльный вернулся, доложил, что староста все понял.

– Что ты делал? Чинил одежду?

– Чинил клюку, господин.

– Ты возишься с ней, как с родной дочерью.

– Она неудобная, господин.

– Сделай удобную.

– Удобные мне запрещено носить. Каонай нельзя иметь оружие. А эта… Сколько ее ни чини, она не станет такой, к каким я привык.

– Так зачем ты возишься?

– Если мне суждено погибнуть во второй раз, я умру иначе. Я уже говорил вам, господин.

В сарае было темно, тесно и холодно. У нас везде тесно, везде холодно – и почти везде темно – но в сарае это ощущалось с особенной остротой. Земляной пол затвердел, смерзся. Казалось, он дышал: от этого дыхания у меня ныли икры, а пальцы ног поджимались сами собой. Осенью я подарил Мигеру пару старых циновок, но с наступлением холодов безликий перестал спать на полу и соорудил себе дощатую лежанку: низенькую, до колена, и узкую как лавка. Лежанку он застилал обеими циновками, рядом ставил жаровню, где жег щепу и угольный сор, и заворачивался в стеганый халат, предназначенный для сна в холодные сезоны – драный, выцветший, но еще теплый. Поверх халата Мигеру укрывался накидкой из соломы. Дверь он оставлял приоткрытой: да, снаружи задувал ветер, но в сарае не было окон. От дыма, курившегося над жаровней, в тесной, как гроб, пристройке легко угореть, это я понимаю. Рассчитывать, что дым уйдет в щели между досками стен, Мигеру боялся и правильно делал.

Одежду, которую он не носил, мой слуга заворачивал в платок и клал в углу на груду хлама, снесенного в сарай мной и отцом. Впрочем, сколько той одежды? Все, что я ему дал, Мигеру с наступлением зимы надевал на себя. Тело его не боялось холодов, я видел, что слуга не дрожит, даже когда меня самого бил озноб. Но разум – или дух, не знаю – привык к жизни в более жарком климате. Разум криком кричал, что мерзнет, и хватит, спор закончен.

– Сними тряпку, – велел я.

– Надеть маску, господин?

– Нет. Просто сними тряпку.

Мигеру подчинился. Сарай освещал крохотный фонарь, света он давал мало, но я видел все, что хотел увидеть. Серая кожа в морщинах. Носовые щели. Третья щель: рот. Глаза тусклые, узкие сверх меры, без ресниц и бровей. Да, я привык. Ни желания прогнать, ни желания ударить. Но я приказал Мигеру снять тряпку не для этого.

– Никуда ночью не выходи, понял?

– Вы уже говорили, господин.

– Это неважно. Отвечай!

– Да, господин. А по нужде?

Он дословно повторил свой первый ответ. Скрытая насмешка? Неважно. Повторил он, повторю я.

– Не выходи со двора. Если выходишь в город, всегда надевай служебную маску.

– Я всегда надеваю ее, когда сопровождаю вас.

– Надевай, даже если не сопровождаешь.

– Да, господин.

– Никаких тряпок, только маска.

– Да, господин. Можно вопрос?

– Спрашивай.

– Зачем вы приказываете то, что уже приказали? Зачем вы выслушиваете мои ответы, которые вам уже известны? Это какая-то шутка?

Ага, не один я усмотрел в происходящем насмешку.

– Нет, это не шутка. Я хотел понять, смогу ли я прочесть что-нибудь на том, что служит тебе лицом. Раздражение, подчинение, недоумение. Какое-нибудь чувство, понял? У всех людей чувства отражаются на лицах, знаешь?

– У меня нет лица.

– Это правда.