Читать книгу "Мельмот - Сара Перри"

Через три дня я узнал, как зовут мальчика и его семью. Он пришел к нам в магазин в воскресенье после обеда – не за обувью, а за мной. Он заговорил с моей матерью и сразу же очаровал ее сильнее, чем это когда-либо удавалось мне.

– Фрау Хоффман, могу я познакомиться с вашим сыном? – спросил он. – Я совсем недавно приехал в Прагу и ищу друзей.

По-видимому, мальчик был немец, и я знал, что мать, которая считала чешский язык уродливым и способна была произнести на нем только пару фраз, достаточных для того, чтобы продавать обувь, сочтет это аргументом в пользу гостя. Мальчик слегка поклонился ей и бросил на меня заговорщицкий взгляд, чтобы дать понять, что он мой союзник, а вовсе не ее.

– Меня зовут Франц Байер, – сказал он, протянув руку. – Посмотри, там, на улице, моя сестра Фредди.

Я пожал ему руку и помахал девочке за окном – еще одному белокурому созданию, глядящему на меня бесхитростными голубыми глазами. Я не мог понять, сколько им с братом лет, – они были высокого роста и держались так уверенно, как я не смог бы никогда, сколько бы лет ни прожил, но такую белую одежду и туфли с ремешком обычно носят маленькие дети.

– Я видел, как вы приехали, – отозвался я. – У вас много книг.

– Мы их никогда не читаем.

Он сунул руки в карманы и посмотрел на стеклянную витрину, в которой мать выставила пару туфель. Внезапно я осознал, насколько уродливы эти туфли и как плохо я вымыл стекло.

– Я бы предпочел вот это, – дружелюбно заметил он. – Папа считает, мне следует читать хотя бы некоторые из тех книг, что мы продаем, но я готов спорить, никто не предлагает тебе носить эти туфли. Посмотри, какие ленточки! Ой, Фредди нас зовет.

Девочка постучала в стекло, улыбнулась и поманила нас рукой.

– Слушай-ка, – сказал мальчик. – Приходи к нам, посмотришь, что у нас есть. Вчера у нас был день рождения и нам подарили радиоприемник, а показать его некому. – Безо всякого смущения, пожав плечами, он честно признался: – Мама учит нас дома, и друзей у нас нет.

Мне не хотелось уходить из заурядного магазина и от заурядных родителей – здесь моя собственная заурядность не бросалась в глаза. Но мать разгладила складки на платье таким несвойственным ей кокетливым движением, что я почувствовал желание ее пнуть.

– Конечно, он пойдет и поиграет с вами, – сказала она. – Да, Йозеф? Я могу тебя отпустить на пару часов.

Франц взял меня за руку. Не помню, чтобы раньше кто-нибудь брал меня за руку. Я не сумел подавить вспыхнувшую радость – и, конечно, снова возненавидел его за это.

Фредди была не слишком похожа на брата. Сходство между ними проступало в ее жестах, в той непринужденности, с которой она держалась, и в решительном взгляде, но черты ее лица были совсем другими. Я вспоминаю их сейчас, как вспоминал каждый день после нашей встречи: веснушки на носу, всего восемь, и крутой изгиб верхней губы. Очень коротко остриженная челка открывала брови – они были совсем темными и выглядели очень странно в сочетании с белокурыми волосами. Руки у нее были большие и ловкие, а ясные голубые глаза словно обведены по краю радужки темно-синей каймой. Я полюбил ее так же легко и беспричинно, как возненавидел ее брата.

Друг с другом они говорили как повзрослевшие дети, которые встретились после долгой разлуки и теперь должны обсудить семейные проблемы. Они были недовольны тем, что мать вечно волнуется по пустякам, и осуждали отца, который ей это позволял. Они жаловались, что в комнатах у них холодно, и признавались, что Прага, которая не идет ни в какое сравнение с Гамбургом, им не понравилась, но они готовы дать ей второй шанс. Они любят учиться. Они не любят марципан. Они ждут зиму. Они хотят кофе, а я?

– Вот мы и пришли, – сказал Франц.

На пороге магазина он поклонился, как, бывало, делал мой отец, когда хотел подчеркнуть свою принадлежность к роду Хоффманов. Мать Франца стояла рядом с покупателем, переворачивавшим страницы книги с оформленным под мрамор обрезом. Дверь по ту сторону прилавка была распахнута. Мне было плохо видно, что за ней, – только блики света на отполированном дереве и, кажется, еще цветы. «Пойдем внутрь», – позвала Фредди, и они потащили меня через зал за собой, к двери. Франц пинком захлопнул ее. Магазин исчез, и я очутился в комнате, каких никогда раньше не видел.

Думаю, на самом деле она не так уж и отличалась от тех, в которых мне доводилось жить, – у стены стол и четыре стула, обитых гобеленовой тканью, над камином часы, на полу ковер. Но все было подобрано с такой любовью, что я, не успев еще толком разглядеть обстановку, сразу почувствовал, до чего здесь уютно. Палисандровая столешница блестела от пахшего медом воска, гобеленовые сиденья были вытканы вручную, для каждого стула свой рисунок – дикие птицы в зеленом и янтарном оперении. На стенах новые зеленые обои с листьями папоротника, выглядевшими настолько достоверно, что я бы не удивился, если бы они затрепетали от дуновения ветерка из открытого окна. Повсюду были книги, даже на кресле валялись томики с переломленными переплетами и замятыми страницами. Комната хранила следы вчерашнего празднования: гирлянды-цепочки из газетной бумаги, развешанные на рамах картин, открытки на камине. Клей из оставленной на обеденном столе баночки вытек через край и засох на кружевной салфетке, но никому, похоже, и дела до этого не было. В пустом камине стояла круглая стеклянная ваза с цветами.

Я разглядывал комнату с изумлением и досадой. Какое право они имели притащить меня в этот дом, где я выглядел еще скучнее и невзрачнее, чем обычно? Я опустил глаза и устыдился собственных ботинок из коричневой кожи на фоне ярко-красного ковра. Мне было тринадцать. Я не знал, что говорить и как, я даже не слишком хорошо понимал, как должен себя чувствовать. Тут Франц спросил:

– Ну как тебе?

Они стояли перед дубовым буфетом, заслоняя от меня что-то.

– Вот! – И Фредди с шутливым полупоклоном показала мне радио на зеленой бархатной салфетке с золотой каймой.

Конечно, мне доводилось видеть радиоприемники и до этого. В Праге их можно было купить без труда, и даже в нашей деревне на берегу Эгера в доме пастора имелось радио, передававшее трансляции из Австрии. Но я никогда не видел приемник так близко, и уж точно не такой большой.

Они показывали мне его, словно своего новорожденного малыша. Мне ведь нравятся ручки настройки и то, как плавно они крутятся? А сам корпус – разве он не огромный? Разумеется, дубовый! Не хочу ли я посмотреть, что там внутри? А вот об этом я что думаю? Я собирался продемонстрировать полное безразличие, но не мог, потому что за панелью оказались стеклянные лампы, и я не удержался, потрогал их и сказал, что они литые, а не дутые. Эти сведения привели их в невероятный восторг. Откуда я это знаю? Видел ли я когда-нибудь, как выдувают стекло, или, может, выдувал его сам? Я признался, что да, и снова был вынужден выслушивать их восторженные излияния. А не хочу ли я тогда попробовать вывинтить одну из ламп, чтобы рассмотреть поближе, или лучше не надо? Да, лучше не надо, – ну тогда они дадут мне поставить панель на место, раз уж я в этом разбираюсь. Я был совершенно сбит с толку. Они только и делали, что льстили мне и стремились очаровать, но с каждым их словом я будто становился меньше ростом. Я вдруг подумал о своем драгоценном кусочке зеленого молдавита – единственной за всю жизнь красивой вещи, которая мне принадлежала и которая могла бы им понравиться, – но он потерялся по дороге в Прагу, и эта утрата превратила меня в нищего. Потом они включили радио, и зазвучали мелодии кабаре.