Читать книгу "Дети грозы. Книга 1. Сумрачный дар - Мика Ртуть"

Так или иначе? Но как?.. Если способ есть – она должна его найти! Она – истинная шера, она – Суардис! Она отвечает за своих людей и должна остановить орду! Любой ценой!

Ей не хотелось даже думать о том, что это будет за цена, но погибнуть вместе с Медным и его солдатами, пропустить зургов в беззащитную Кардалону – хуже. А значит – она сделает это!..

Замерев посреди внутреннего двора крепости, Шу зажмурилась и потянулась к бушующей за спиной грозе. К возмущенным стихиям, вынужденным подчиняться ненавистным шаманам. Она сама стала стихией, грозой и ураганом, забурлила и заклокотала, легко порвала путы шаманской волшбы – и устремилась к ущелью…

Каким-то краем сознания она все еще была и в крепости, видела, как в ней подбежал Медный. Он кричал и махал руками, что-то доказывал и требовал, но его голос потонул в реве урагана над долиной Олой-Клыз.

– Прячь людей, – пророкотала гроза, и выцветшая картинка Медного и крепостного двора окончательно растворилась в потоках дождя и ветра.

Шу больше не стала ничего объяснять. Некогда! Да и ни к чему: она уже клубилась и трещала молниями, втягиваясь облачным телом в ущелье.

Свобода! Упоительная свобода!

Шу летела с воем и свистом, сминая деревья крыльями, задевая стены и грохоча камнями. Она отрывала от скал крохотные фигурки зургов и сбрасывала вниз, к таким же ничтожным муравьям. Замирала, прислушиваясь к крикам, и отвечала счастливым смехом: муравьи брызгали вкусным, терпким соком и щекотно искрили. Она обрушивалась потоками ливня, омывала склоны, выглаживала узкое русло – и впитывала вспышки сладкой энергии, выедала мутные и горькие сгустки магии. Вонзалась молниями в скопления муравьев, рычала громом: «Стр-рах! Смер-рть!» Яростное счастье силы и свободы – в бескрайнем небе, наперегонки с орлами – распирало и рвалось песней дождя и шквала.

Совсем тонкий, едва слышный голос твердил: «Я – Шуалейда. Я – дочь и сестра, я помню… Я – Шуалейда Суардис».

Она почти отмахнулась от этого глупого голосочка, пьяная от собственной мощи и от запаха новых вкусных муравьишек – целая толпа их спряталась в камнях. Как будто жалкие камни могут защитить от нее, от Грозы!..

– Я – Гроза, я – Шуалейда Суардис!.. – проревела она, готовясь обрушиться на кучку камней… и вдруг остановилась, сама не понимая толком, почему дальше – нельзя. Почему ей нужно оставить этих людишек в живых. Зачем они сдались ей?..

Может быть, посмотреть на них ближе? Интересно же, чем они отличаются от тех, которые так сладко боялись и умирали!..

– Шуалейда! Остановись, прошу тебя! Стой! Шу! – пробился сквозь свист ветра и грохот камней чей-то голос.

«Он знает мое имя?» – удивилась она… и внезапно вспомнила себя. Увидела собственное тело, сломанной куклой свисающее с рук сумасшедшего человека, не испугавшегося грозы. Он прижимал ее к себе, укутанную в плащ, и хрипло, сорванным голосом звал, глядя в глаза урагану:

– Шуалейда!

О Светлая… Медный, это же Медный! И его люди! Мои люди, я же хотела их спасти!.. И сейчас убью!..

Остановиться, отделиться от урагана, развернуть его обратно в долину Олой-Клыз было не просто трудно, а невозможно! Невозможно больно и досадно, и голодно, и пусто… Пронизанное молниями облачное тело не слушалось, дрожало и ломалось, и голодное нечто внутри нее плакало и стонало, требуя еще боли и страха, еще, хоть капельку!

– Нет! Я – не темная, я не буду темной, – с кровью выдираясь из объятий урагана, шептала она и падала, падала…

С оглушительным звоном лопнула ее воля, распуская свитки ветров и освобождая небесные озера. Для Шуалейды наступила тьма. Без звуков, без образов, без памяти – блаженная тьма забытья.

Над ущельем взвыл последний раз ураган, взметнулся мутной волной, поднял на гребне сломанные кусты и тела – и отступил, унося в долину обломанные зубцы крепостной стены. И вдруг опал. Разом стих ветер, побледнели клубы туч. Над ущельем повисла звонкая тишина. Сквозь прорехи облаков проглянуло солнце.

Люди опускали оружие, вертели головами, не в силах поверить, что живы, что смерть слизнула лишь врагов – несметную орду врагов! – и пощадила жалкую сотню защитников крепости.

А на руках у мокрого насквозь, исхлестанного ветром Медного генерала вздохнула бледная до синевы девушка, открыла полные бездонной тьмы глаза и шепнула:

– Я хочу домой, – и заплакала.

Глава 7

О длинных ушах и языках без костей

…не злоумышлять против императора, не оспаривать его воли, всегда и любой ценой следовать приказам императора. Прежде своей жизни блюсти интересы империи. Не разглашать текста данной клятвы. Любить и почитать императора, как отца своего и посланника Двуединых. Клянусь в том своим даром и своей жизнью.

Дамиен Дюбрайн

12 день пыльника (за день до битвы в ущелье Олой)

Валанта, Риль Суардис

Дамиен шер Дюбрайн, полковник МБ, Тихий Голос императора и прочая

Дайм покинул постоялый двор с первыми лучами солнца. В этот раз он путешествовал инкогнито: потрепанная дорожная куртка, тощая седельная сумка и недорогая шпага на поясе – ни дать ни взять безземельный шер, едущий наниматься в королевскую гвардию. Даже характерный горбатый нос, сросшиеся брови и бирюзовый цвет глаз он временно заменил на что-то непримечательно-южное.

Пока селяне не успели заполонить Юго-западный тракт повозками, пылью и суетой, Дайм ехал не спеша, наслаждаясь птичьим гомоном и запахами едва проснувшегося леса. Для полного счастья не хватало лишь одного – запаха только что прошедшей грозы. Почему именно грозы, Дайм бы не смог сказать при всем желании. И почему несколько последних ночей ему снится гроза – тоже. Разве что списать сны на предчувствие бури, ожидающей его в Суарде…

Свою бурю он уже пережил. Высказал Люкресу все, что думает о его политических играх, вызвал его на дуэль, еще немного – и убил бы единственного из братьев, кто видел в нем человека, а не цепного пса. Остановил его император. Всего тремя словами: «Я так решил».

Единственное, что мог сделать Дайм – это склонить голову и ответить: «Как прикажете, ваше всемогущество».

Ни слова против. Ни слова, ни жеста, ни мысли. Император всегда прав, воля императора – закон. Для Дайма – безусловный, не терпящий ни вопросов, ни даже тени несогласия.

От ослепительной вспышки боли Дайм поморщился: печать верности напоминала, что думать об императоре и его воле следует исключительно с благоговейным восхищением. И любовью. Искренней любовью. Если, конечно же, Дайм не хочет валяться где-нибудь в придорожной канаве мозгами наружу.

Так что он десять раз повторил про себя умну отрешения, привычно пожелал отцу жить вечно и никогда не страдать чирьями на высочайшей заднице. Помогло. Печать успокоилась, боль отступила, и жизнь снова стала прекрасна. Вот уж чему Дайма выучила служба, так это умению радоваться тому, что имеешь. Когда в любой момент можешь потерять все и влипнуть так, что смерть покажется счастьем – хочешь или нет, а начинаешь ценить птичье пение, рассветы и улыбки прекрасных дам.