Читать книгу "Альпийский синдром - Михаил Полюга"

– В сессии перерыв, – удовлетворившись результатом переглядываний, продолжал Цезарь Сигизмундович. – Бегу перекусить, маковой росинки во рту не было. А вы пожалуйте, заместитель ждет. Потом – я распорядился, будьте покойны – в одном тихом месте приготовлен обед. Перекусите, воды приозерской выпьете. Знаете, кто хоть раз напился нашей воды, непременно сюда вернется – уже проверено, и не раз.

Мартынчук поджал губы и, мне показалось, хотел сразу же отказаться, но Цибульский опередил его – прихватил за рукав и, смягчая стальной блеск буравчиков, успокоил:

– Место верное. Ресторан у нас один, и тот сейчас на ремонте. Но я и не повел бы в ресторан, не надо понапрасну глаза мозолить. Жалко, не могу с вами: сессия, после перерыва обсуждаем важный, принципиальный вопрос. А в другой раз – с удовольствием… Ведь не последний день живем… Ну, будьте здоровы!

«И вам не хворать!» – прочел я в ответном взгляде Мартынчука и про себя решил: ни за что не поедет после такого приема. И я бы не поехал, не о чем тут рассуждать!..

Но по каким-то, не вполне ясным для меня соображениям Мартынчук дал слабинку. Вряд ли он поддался глазам-буравчикам Цибульского – и не таких видел и перегибал, – но, когда мордастый, откормленный и на первый взгляд недалекий первый заместитель главы администрации Иван Иванович Бондарь после краткой, едва не формальной процедуры моего представления начал зазывать на обед, отказываться не стал.

«Вот тебе раз! – недоумевал я. – Может, не хочет, чтобы мой первый день начался конфликтом с властью? Он-то уедет, а мне оставаться, да еще после увольнения моего предшественника. Тот, говорят, с властью не ладил, – вот и решат, что приложили к увольнению руку, и, если окажусь таким же, несговорчивым, меня тоже задвинут…»

Как бы там ни было, после рукопожатий и кратких слов, сказанных обо мне прокурором области, Иван Иванович вызвал из гаража машину, мы сели в свою – и снова оказались на перекрестке.

«Пожалуй, никуда не попадешь в этой дыре, чтобы не выехать сначала на перекресток», – хмыкнул я и тут увидел возвращающегося на работу Ильенко. Следователь шел тяжело, кособоко, выворачивая в середину ноги и цепляя носками наст. Когда мы проезжали мимо, он не приостановился, даже головы не повернул, – но я вдруг ощутил какое-то невнятное беспокойство, как если бы в затылок целился невидимый снайпер…

А дальше было не то запредельное жлобство, не то позорище. Какая-то колхозная столовая, в ней – комнатка для гостей, стол на четверых и вкусная, но вполне обыденная еда: борщ, жаркое, жареная рыба, соленья и что-то еще в том же духе. Толстая повариха в несвежем фартуке, она же подавальщица, плавала между нами как моржиха, то задевая упругим боком, то наваливаясь мягкой грудью. Я никогда не считал себя снобом, но то, что величественный седогривый Богдан Васильевич сидит здесь, с нами, пьет водку из граненых стопок, говорит, слушает, внимает бессмысленным речам и тостам, засело во мне занозой и досаждало, язвило, как если бы в этаком непотребстве виноват был я один. Но после третьей стопки и меня попустило…

Выпили изрядно. Первым сдал слабосильный Чуков: у него смялось и поплыло сдобное личико, к глазам то подступало томление, то взгляд его как бы поворачивался внутрь, и Чуков видел там что-то, чего не понимал сам. Несколько раз он поднимал кверху палец и произносил: «А-а!» или «О-о!» – потом ронял палец, вздыхал горько-горько и напускал бледные веки на глаза. Я тоже плавал в тумане, и сквозь этот туман различал красные лица Бондаря и Мартынчука, – оба выглядели молодцами и держали в своих руках нити бесконечного застольного разговора.

Говорили и во дворе столовой, прощаясь.

– Все будет в лучшем виде, Богдан Васильевич!..

– Уверен! Мы привезли хорошего прокурора, сами убедились…

– Пока поживет в гостинице, заказали номер. Не очень комфортно, но потом что-нибудь подберем. В конце концов снимет квартиру… А пока – не очень чтобы, но недорого, цену за номер согласовали.

– А, Евгений Николаевич?.. А?..

Я кивал: да, замечательно, разумеется – квартиру, а там улучил минуту и робко спросил Мартынчука, нельзя ли уехать с ними. Не все необходимые вещи взял, переночую, соберу, а утром – назад… Лгал на голубом глазу, было стыдно, – но и оставаться в номере одному – в чужом поселке, со стылыми звездами, неуютными столовыми и толстыми усатыми поварихами – не мог, хоть убей. «А-а!» – протестующе воздел палец Чуков, но Богдан Васильевич даже не глянул на кадровика и легко согласился.

Когда, в который уже раз за сегодняшний день, проезжали перекресток, в тусклом вечернем мареве он показался мне удивительно знакомым, я даже надпись на камне припомнил из какой-то старой сказки: «Прямо пойдешь – голову потеряешь» – и на мгновение протрезвел, словно холодком между лопаток протянуло…

У моего дома машина остановилась, – тихо гудел двигатель, горели непогашенные фары. В их ярком свете я с пронзительной четкостью разглядел старый, похилившийся забор из штакетника, косую калитку, провисшую на раздерганных петлях, и гору песка, ссыпанного еще осенью на тротуаре. «На графских развалинах», – подумал я обо всем сразу: о доме, доставшемся мне в наследство и который уже год пребывавшем в стадии ремонта, о поддоне из-под кирпича, заменявшем крыльцо, о неярком свете в кухонном окне, где Даша, по всей видимости, готовила себе ужин.

– Приехали, Евгений Николаевич, – обернулся с переднего сиденья Мартынчук и вдруг спросил: – А что с забором? Какой-то у вас забор…

– Пристройка, ремонт, и все такое, – отозвался я и зачем-то предложил: – А вы зайдите – сами все увидите, с женой вас познакомлю. Она будет рада, жена. Дичью угощу, зайчатиной в сметане…

– И зайдем, еще не вечер. А, Чуков? Кадры у меня знают, как молодые прокуроры живут?

– А-а? О-о? – заворочался Чуков, за время пути пригревшийся в салоне автомобиля. – Кадры знают, Богдан Васильевич. Кадрам положено знать все.

Выбрались из машины, немного огрузневшие и неповоротливые после употребления «приозерской воды», толкнули калитку – она протяжно взвыла и заскребла по мерзлой земле, – прошелестели по мелкому гравию и взошли на крыльцо. При этом я мысленно каялся и попрекал себя за это ненужное и несвоевременное гостеприимство: «Что я делаю, зачем? Поздний вечер, дом в ремонте, холодильник пуст, из выпивки одна бутылка водки. Чем угощать? Только Дашу растрою и оконфужу». Но деваться некуда, я постучал и, едва по ту сторону двери раздались легкие шаги и настороженный голос спросил: «Кто?» – бодреньким тенорком проблеял:

– Я, Дашенька. То есть мы…

Замок тотчас щелкнул, дверь распахнулась, и улыбающаяся – радостно, но и обеспокоенно – Даша отступила вглубь коридора, пропуская нас в дом. Она давно привыкла к неровности моего характера, к спонтанным поступкам и внезапным появлениям, насколько можно было к ним привыкнуть. То через две недели после отъезда на курсы повышения квалификации я появился как ни в чем не бывало и заявил, что соскучился и что какие-то 500 километров между нами не повод, чтобы не встретиться. То в период ухаживаний ездил к ней по вечерам из отдаленного района, куда был распределен по окончании института, – с пересадками или на перекладных, – рискуя получить нагоняй за утреннее опоздание на работу. И вот теперь ей верилось и не верилось, что мое внезапное появление – очередная бесшабашная выходка, а не событие из ряда вон. Эти волнение и радость были особенно трогательны и милы в ней, и при других обстоятельствах я обнял и поцеловал бы ее в теплую макушку, но теперь не до нежностей было, – и я первым делом подал ей знак глазами: что поделать, такие обстоятельства… А еще с облегчением заметил, что на ней домашние брюки и свитерок, а не халат и тапки, что пепельные волосы у нее аккуратно уложены и что ей очень хорошо так – в этой одежде и с этой прической. Хрупкая, стройная, очаровательная – прелесть что за женщина, и это моя жена!