Читать книгу "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен"

После слишком многих лет вечного непротивления, вечного «да» я начала намеренно, вызывающе говорить «нет».

Мои родители ссорились чаще.

Однажды, ни с того ни с сего, отец спросил меня, как я отнесусь к появлению маленькой сестрички.

– Я всегда хотела сестренку! – выпалила я.

Через пару дней родители сообщили новость: теперь нас в семье будет шестеро.

Но моя детская фантазия о том, что новое рождение сделает мою жизнь более приятно-волнующей, обернулась пшиком: так вот хватанешь залпом стакан холодного молока и обнаружишь, что оно прокисло. Я была в восторге от перспективы появления новой сестры – ведь наверняка это будет девочка – и с живейшим интересом наблюдала, как мамин живот растет и превращается в большой шар.

Рождение сестры нелегко далось матери: у нее было высокое кровяное давление, и в свои тридцать пять лет она считалась входящей в группу высокого риска. Ее пришлось положить в госпиталь Академии ВВС. Два с половиной месяца я махала маме сквозь окно ее палаты, потому что отец говорил, что детей в отделение не допускают. Наконец родилась Нэнси-крикунья – весом меньше двух с половиной килограммов, – и ее было никак не утихомирить: она словно чувствовала, где именно оказалась.

Перед ее рождением мне исполнилось двенадцать лет и три недели.

Не было никакого летнего лагеря. Вместо этого летом перед переходом в средние классы я была назначена нянькой для младшенькой, что просто добавило к списку моих домашних обязанностей внутри дома еще одну, и я кормила сестру, и меняла ей подгузники, и играла с ней, пока родители пытались восстановить свой брак путем консультаций и ряда свиданий вне дома.

Я была уверена, что попала не в ту семью.

Я с радостью приняла ответственность за сестру – это позволяло мне чувствовать себя важной, взрослой. Никто не подвергал сомнению мое – по умолчанию – положение няньки, даже я сама поначалу, но вскоре до меня дошло, что я попалась в ловушку. Я отдала не один год стараниям быть хорошей девочкой, предвосхищать потребности других, делать то, что мне сказано. И куда же, думала я, это меня привело?

В то лето, когда я глядела на братьев, которые могли гонять на велосипедах или ходить в гости к друзьям, в то время как я сидела с Нэнси, что-то во мне сломалось.

Вот тогда-то я и решила: не буду.

Это решение было подобно бомбе, сдетонировавшей в моей голове. После слишком многих лет вечного непротивления, вечного «да» я начала намеренно, вызывающе говорить «нет».

Глава 2

Говорить «нет»

В средних классах я была полна решимости возделывать свой крохотный клочок земли на нашей маленькой школьной ферме к востоку от Колорадо-Спрингс. В конце первого года учебы, повинуясь внезапному импульсу, я вошла в команду болельщиц, став вначале запасной, а потом пробившись в основной состав. Мой коронный прием? Я умела вопить громче всех.

Внезапно проникнувшись горячим желанием оказаться подальше от дома и своих обязанностей няньки при сестре, я занялась легкой атлетикой. Без особого успеха бегала на длинные дистанции (не рассчитывая силы) и с препятствиями (недостаточно быстро), а потом вступила в гимнастический клуб. Хотя отъявленная дерзость и верткая способность прыгать сальто назад и крутить «колесо» обеспечивали приглашение в клуб большинству девочек, мое умение твердо стоять на ногах и упрямство сделали свое дело. Я была непоколебима на бревне и умела садиться на любой шпагат, хоть в моем репертуаре и не было никаких настоящих гимнастических трюков. И все же то, чего мне недоставало в мастерстве и стройности, я восполняла характером и решимостью. Моим коронным приемом на разновысоких брусьях была мертвая петля – соскок, при котором я бросала себя назад из позиции сидя на нижнем брусе. Мое туловище совершало переворот вокруг бруса и шло вверх, так что когда грудь поднималась, я поворачивалась к брусу спиной и твердо приземлялась ступнями на пол с поднятыми руками. Во мне жила потребность толстой девчонки доказать, что она чего-то стоит, всем и каждому. Я старалась усерднее всех, я была сильнее, я не отступала. Из этой решимости проклюнулся новый бутон уверенности, и на недолгое время я стала одной из популярных девочек в школе. Все это резко оборвалось, когда мы уехали из Колорадо – прямо перед тем, как мне исполнилось четырнадцать.

Новое назначение отца унесло нас за три тысячи миль от материка и друзей, в его вторую обязательную «заграничную» командировку. Мы могли бы поехать в Бельгию или Францию, но папа нацелился на Гавайи, поскольку там был расквартирован дядя Дон с моей тетей. Все мы, как попугаи, повторяли наигранный энтузиазм родителей: это будет здорово! – жить в раю. Но я втайне не желала прощаться со своими друзьями и тем местом, которое создала для себя в школе каторжным трудом.

И с нашей собакой.

Отец принес Митци домой, в наш трейлер в Саннивейле, когда мне было четыре года, после того как наткнулся у продуктового магазина на какого-то человека с полной коробкой щенков. Я помню, как она плакала по ночам в кухне, где папа стелил газеты, чтобы защитить пол от щенячьих неожиданностей. Но Митци выросла умной, веселой собакой, она с удовольствием несла караул на заднем дворе и гоняла белок всякий раз, как мы ходили в походы, она напоминала бигля-переростка и любила кусочки с нашего стола и поездки в машине. Отцу стоило только звякнуть ключами – и Митци принималась нарезать круги вокруг дома, жаждая «поехать…» куда угодно.

Во мне жила потребность толстой девчонки доказать, что она чего-то стоит, всем и каждому. Я старалась усерднее всех, я была сильнее, я не отступала.

Почти не переводя дыхания после объявления о том, что мы переезжаем, отец сообщил, что лучше усыпить нашу десятилетнюю собаку, чем заставить ее переживать изоляцию в длящемся несколько месяцев карантине, которому обязательно подвергают домашних любимцев, – это, как он сказал, разбило бы ей сердце. Я соглашалась с этим решением, принимая его как разумное, – вплоть до того дня, когда папа должен был везти Митци к ветеринару на эвтаназию. Я увидела, как он сажает ее, еще живую, в деревянный походный ящик, который потом намеревался использовать для похорон, – «просто чтобы посмотреть, поместится ли она». Папа вывел собаку на улицу, и я пошла за ними. Я до сих пор явственно вспоминаю, как он опускал перепуганное животное в этот ящик, стоявший на откидном борте нашего большого синего «Шеви Субурбана».

Я вернулась в дом и впервые в жизни не сумела сдержать звук, рвавшийся из груди, – утробный, животный вой скорби. Когда мать спросила, что случилось, я смогла лишь указать туда, где мой папа пытался заставить нашу собаку лечь в ящик.