Читать книгу "Писатель, моряк, солдат, шпион. Тайная жизнь Эрнеста Хемингуэя, 1935–1961 гг. - Николас Рейнольдс"

Представители Советов и их приближенные жили, ели и пили в роскоши Gaylord, в то время как их солдаты сражались и умирали в траншеях в нескольких километрах. Это было одно из нескольких мест в столице, которые хорошо снабжались продуктами и алкоголем, в частности водкой и икрой. На первую встречу Хемингуэй прихватил с собой пару драгоценных бутылок виски в качестве своего вклада в общий стол, уже трещавший под тяжестью огромного окорока (может, он таким образом хотел гарантировать, что его примут?).

В какой-то мере Хемингуэя привлекала эксклюзивность Gaylord: лишь небольшая группка журналистов имела туда доступ и возможность находиться среди людей, которые определяли ход войны. Ивенс познакомил Хемингуэя с писателем Михаилом Кольцовым, главным корреспондентом советской ежедневной газеты Правда, и с другими руководителями коммунистического движения. Через много лет Ивенс сказал, «что дал ему [Хемингуэю] преимущество, в котором тот очень нуждался».

Очень скоро связь между этими двумя людьми стала достаточно прочной, чтобы Ивенс мог давать Хемингуэю задания. Даже через 70 с лишним лет в письмах Хемингуэю Ивенс предстает как эдакий режиссер (или политический комиссар): он дает наставления с утомительной навязчивостью. Он указывает Хемингуэю, с кем встретиться, куда пойти, что снимать, а порой даже что сказать. В письме от 26 апреля 1937 г., например, приведен пронумерованный список текущих дел, в котором среди прочего значится: проконтролировать съемки в испанской деревне; организовать транспорт; отправить уточненный вариант не позднее 3 мая; образумить Дос Пассоса. Чуть позднее Ивенс просит Хемингуэя помочь в доработке краткого содержания фильма «Испанская земля».

Хемингуэй при всем желании не мог сделать все, что Ивенс хотел от него. Взаимоотношения в большей мере были нацелены на влияние, а не на управление. Однако именно Ивенс определял программу Хемингуэя во время его первой поездки в Испанию, практически не оставляя ему времени на другие дела, даже на ухаживание за Геллхорн. Один из гражданских служащих в интербригадах, британский поэт Стивен Спендер, описывал ситуацию следующим образом: Хемингуэя буквально «преследовала эта упорная, агрессивная леди». Она «постоянно искала его», но он обычно пропадал на фронте вместе с Ивенсом.

Ивенс неслучайно беспокоился насчет Дос Пассоса. Профессор собирался покинуть общество единоверцев. Подспудной причиной могло быть усиливавшееся соперничество двух романистов, а поводом стало убийство Хосе Роблеса, друга Дос Пассоса. Выходец из «семьи с монархическими и в целом реакционными взглядами», Роблес постепенно перешел в стан левых, но не леворадикалов. В 1920-х гг. он эмигрировал в Соединенные Штаты и стал преподавать испанскую литературу в Университете Джона Хопкинса в Балтиморе. В тот момент, когда началась гражданская война, Роблес находился в Мадриде. Он остался в Испании и предложил свои услуги Республике. Немного владея русским языком, он участвовал как переводчик в переговорах между испанскими и советскими официальными лицами в военном министерстве, где обсуждались государственные секреты.

Осенью 1936 г. республиканская или советская служба безопасности арестовала Роблеса. Даже сегодня детали этого события остаются туманными. Скорее всего, его держали в одной из небольших тюрем, созданных НКВД по всей Испанской Республике, и непрерывно допрашивали. Следствие по его делу не проводилось, и официальные обвинения ему не предъявлялись. В конечном итоге держать Роблеса в живых стало несподручно, и в начале 1937 г. тюремщики расстреляли его, а от тела избавились.

Попав в Испанию весной 1937 г., Дос Пассос начал раскапывать правду о судьбе своего друга. Он отверг теорию о том, что Роблес был фашистским шпионом, как «выдумку романтиков из стана американских коммунистов». Это был выпад в адрес Хемингуэя и его коммунистических друзей. С точки зрения Дос Пассоса, Роблеса «расстреляли потому, что, на взгляд русских спецслужб, он знал слишком много о взаимосвязях испанского военного министерства с Кремлем и при этом не был политически надежным». Эту историю стоило рассказать американцам, поскольку она давала «представление о кровавом клубке, закрученном» в Испании, и служила противовесом «восторженным возгласам с нашей стороны», помогавшим «освободить головы… от… привычки считать черное абсолютно черным, а белое абсолютно белым».

Таким образом, в период между 1937 и 1940 гг. пути Дос Пассоса и Хемингуэя начали расходиться. Хемингуэя очаровали бойцы и представители культуры, стоявшие на стороне коммунистов, и он все больше посвящал себя спасению Республики от фашизма. Как заметила Джози Хербст, Хемингуэй «простодушно принял существующие идейные представления», а Дос Пассос, более искушенный в политике, стал сомневаться в них.

Ивенс стремился не допустить, чтобы история с Роблесом вызвала негативную реакцию, особенно за пределами Испании. Он не хотел, чтобы Дос Пассос рассказывал о своем «друге-переводчике-фашисте», когда вернется домой. В письме Хемингуэю от 26 апреля 1937 г. Ивенс выражает надежду на то, «что Дос все же поймет, чем мужчина и товарищ должен заниматься в это трудное и серьезное военное время», т. е. будет думать об общем благе, а не о судьбе отдельно взятого человека. Очень скоро Хемингуэй подхватит эту тему. Не давая Хемингуэю прямых указаний относительно того, что следует делать, Ивенс завершает нить рассуждений наводящим вопросом: «Ты согласен?»

Хемингуэй был согласен. Его беспокоило, что Дос Пассос осложнит работу съемочной группы, — его вопросы могли «создать проблемы всем». Хемингуэй взвалил на себя задачу сделать так, чтобы Дос Пассос не сорвал их работу после отъезда из Испании. Их конфликт перешел в решающую стадию 11 мая 1937 г. в Париже, когда Дос Пассос с женой собирались отправиться на поезде в Гавр, где они должны были пересесть на пароход, идущий через Атлантику.

Вокзал Сен-Лазар был одним из самых больших и старых в Париже. Элегантный фасад XIX в. делал вокзал похожим снаружи на музей — он не выглядел неуместным по соседству с Лувром, однако внутри полностью отвечал своему назначению и представлял собой ряд навесов из стали и стекла над платформами и железнодорожными путями. В полдень из-за туч выглянуло солнце, и его лучи осветили пассажиров на платформе, ожидавших поезд, который должен был отправиться в Гавр в 13:15. Дос Пассос и его жена Кэти, приехавшие на вокзал в последний момент, второпях грузили свои чемоданы. Буквально за минуту до того, как проводники объявили об отправлении поезда и закрыли двери, от толпы провожающих отделился Хемингуэй. Но приехал он вовсе не для того, чтобы попрощаться и пожелать счастливого пути. Его взгляд был хмурым и не предвещал ничего хорошего. Хемингуэй хотел получить ответы на важные вопросы. Немедленно. Что именно Дос Пассос намерен рассказать о Роблесе? Или, если уж на то пошло, о войне в целом? Всегда вдумчивый и уравновешенный, Дос Пассос ответил, что собирается рассказать свою историю американской публике: какой смысл воевать за гражданские свободы, если вы попутно попираете их? Хемингуэй парировал: «Гражданские свободы — чушь. Ты с нами или против нас?» Дос Пассос пожал плечами, как преподаватель, объясняющий свою позицию классу: он пишет то, что должен писать. Приблизив сжатый кулак к лицу Дос Пассоса, Хемингуэй сказал: «Сделаешь это, и тебе конец. Критики в Нью-Йорке распнут тебя».