Читать книгу "Омут - Лика Лонго"

В Бетту я возвращалась по самому солнцепеку.

Голова раскалывалась, во рту все горело от жажды.

На заборе соседнего с нашим дома кто-то написал огромными буквами: "Иришка! Ты — самая лучшая!" У шестиклашек уже начались весенние влюбленности, скоро такими надписями запестреет вся Бетта. Рядом с признанием расцветал куст сирени. Я присела на корточки в его тени и разревелась. Через несколько минут мне стало легче. Я вытерла лицо, пригладила волосы и пошла к дому…

Вечером в мою комнату зашла мама.

— Полина, выйди на кухню, нам с бабушкой нужно поговорить с тобой! — торжественно объявила она.

Я вышла к ним, и бабуля неодобрительно посмотрела на мою кислую физиономию:

— Надеюсь, Поля, ты придержишь эмоции, потому что разговор важный! — сказала она. Однако по ее лицу было видно, что она сильно сомневается в моей способности держать себя в руках, Я устало плюхнулась на стул между мамой и бабушкой.

— Что такое? — спросила я, уже заранее зная, о чем пойдет речь.

— Вижу, ты сегодня не в самом хорошем настроении, — с упреком заметила мама и продолжила: — Но мы все равно должны обсудить твою дальнейшую жизнь. А точнее, поступление в институт, от которого зависит твое будущее.

Как же я не люблю, когда она выражается так высокопарно! И как я ненавижу теперь слово "будущее"!

— И что вы решили? — я обвела взглядом семейный "совет".

Мама с готовностью встрепенулась:

— Поскольку ты в последнее время была очень занята… э-э-э… своей влюбленностью… — мама слегка покраснела, — и доверила нам выбор института, мы с твоим отцом и бабушкой посовещались и решили, что тебе нужно поступать на психологический факультет Московского социально-педагогического института.

Что ж, я давно думала о профессии психолога. В тринадцать лет я мечтала поскорее вырасти, выучиться и стать Полиной Дмитриевной, специалистом в области психологии, всеми уважаемым, в том числе за сдержанность и спокойный характер. И никто не называл бы меня тогда Тайфунчиком…

Но сейчас меня интересовало одно — когда придется ехать в Москву?

Мама знала, что я спрошу это первым делом. Сделав трагическое лицо, она добавила:

— И уезжать надо через три дня, доченька… ЕГЭ будешь сдавать в Москве. Папа уже договорился в школе и записал тебя на подготовительные курсы в институт. Будешь жить с ним…

— А ты? — быстро спросила я.

— Я останусь здесь. — Я видела, какого труда стоили маме эти три слова.

Бабушка молча сжала мою руку своей сухой горячей ладонью. Грустно покачав головой, она сказала только:

— Полиночка, нужно вещи собирать…

— Хорошо, — кротко согласилась я, и они обе посмотрели на меня удивленно. Мама с бабушкой не ожидали столь легкой победы.

Странно, как быстро я примирилась с тем, что нужно уезжать из Бетты. Внутри у меня будто все умерло. Уже через два дня я, словно во сне, прощалась с одноклассниками, вот-вот выпускниками, обмениваясь всевозможными контактами — аськой, телефонами, адресами.

Все это время Надя демонстративно оставалась в стороне, словно происходящее ее не касалось. Но наконец пришла очередь прощаться с ней. Ребята деликатно разошлись, и мы остались вдвоем. Мы стояли на залитом солнцем крыльце беттинской школы, не зная, что сказать друг другу.

— Завтра, говоришь, поезд? — спросила Надька.

Я молча кивнула, не в силах что-либо произнести.

— Когда-то мы мечтали о том, как вместе будем жить в Москве… В гости ходить друг к другу, — подруга сглотнула. — А теперь ты уезжаешь… А я остаюсь.

— Ну, может, и ты поступишь в московский вуз? Тогда и встретимся! — сказала я, сама не очень веря своим словам.

— Шутишь? — горько усмехнулась подруга. — Да у меня одни трояки и знаний — ноль! Мать обещала пристроить в Сочинский колледж, и это лучшее из того, что мне светит!.. Ладно, подруга, увидишь в Москве Игоря — передавай ему мой пламенный привет! — Надькино миловидное лицо исказила кривая, неестественная улыбка.

Мы крепко обнялись на прощанье, и я быстро направилась в сторону дома. Ускоряя шаги и слушая шорох гравия под ногами, я твердила себе: "Не оборачивайся! Так будет хуже и больней!" Я знала, что Надька стоит и смотрит мне вслед.

Я — предательница?

— Полина, девочка! — папа широко раскинул сильные большие руки и крепко-крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его мягкой байковой домашней рубашке.

Мы стояли в полутемной прихожей нашей московской квартиры, где отец жил один с тех пор, как они с мамой решили развестись. Быстрым взглядом я окинула холостяцкие хоромы — мда-а-а, от прежнего уюта не осталось и следа. Я даже не уверена, что после нашего отъезда отец хоть раз подмел пол. В углу стояли лыжи — он их обожает, но после зимы, видимо, так и не убрал. Все его время, как всегда, занимает работа. Вот и сегодня он не смог встретить меня на вокзале. Хорошо еще, что домой успел к моему приезду…

На стене до сих пор висел прошлогодний календарь, открытый на сентябре. Ну конечно, папа ни разу не перевернул страницы с тех пор, как мы уехали! Я подошла и стала листать: октябрь, ноябрь, декабрь… Нет, слишком много воспоминаний вызывают у меня эти месяцы! Я вернулась в сентябрь и стерла ладонью пыль с чудесного золотого пейзажа, изображенного на страничке. Пусть все в квартире будет так, словно я и не уезжала в Бетту.

Папа тем временем уже суетился на кухне. Снимая джинсовку и расстегивая любимые "греческие" босоножки, я слышала все его действия. Вот он достал из духовки сковороду и водрузил ее на плиту, вот глухо стукнула дверца холодильника и — вуаля! — один за другим пять щелчков: это яйца отправились на сковородку.

Я вздохнула. После душного поезда и утомительной дороги есть не хотелось вообще. Единственным желанием было искупаться, смыть с себя дорожную пыль.

Стараясь забить голову насущными мыслями, чтобы не думать о Саймоне, я быстро наполнила ванну и забралась туда. Какое же это блаженство после уличного душа в Бетте! Я по шею погрузилась в тёплую воду и замерла. Московская вода — мертвая, хлорированная. Она расслабляет и лишает энергии. Не то, что морская, от которой тело сразу оживает. Разглядывая сквозь воду свою загорелую кожу, я невольно грустно усмехнулась — сейчас я в стихии Саймона. И порадовалась тому, что бессонная ночь в поезде лишила меня сил — все эмоции ощущались приглушенно, словно в голове убавили звук и свет. Если я буду постоянно пребывать в состоянии усталости, может быть, я выживу. И не сойду с ума…

"Как все-таки странно снова находиться здесь, в Москве…" — думала я, лениво рассматривая мыльницу в виде черно-белой кошки, свернувшейся в клубок, — мой подарок маме. Я настолько привыкла к Бетте, что сегодня площадь трех вокзалов показалась мне какой-то адской ярмаркой. Пока я плелась со своим баулом до входа в метро, меня, наверное, раз десять обогнали, пихнули, двусмысленно хмыкнули в ухо и предложили "такси в любой конец Москвы".