Читать книгу "Выскочка из отморозков - Эльмира Нетесова"

— Подумаешь, великое дело — в глине возиться, как жуку в говне. Но ты за все время, что живешь с нами, ни в чем не помог мамке по дому. Приходишь, помыл руки и отдыхаешь барином. Ты устал. А мамка тоже работает. Почему она должна и на тебя ишачить? Я бездельник, но ей всегда помогаю. Ты дома только ложкой вкалываешь, в остальном пальцем не пошевелишь. Мать приготовь, постирай, убери, успей с огородом…

— Все понял! Борис, ты прав! И вовремя сказал. Я буду помогать Наталье. Не серчай, я не хотел тебя обидеть. Оно, может, и рано спросил о работе, но я в твое время уже знал, кем стану, когда вырасту.

— Зэком ты стал. Нашел чем хвалиться! — сморщился мальчишка и мигом спустился вниз по лестнице. Он даже не оглянулся на Герасима и вскоре смешался с ватагой деревенских ребятишек. Герасим, глянув в ту сторону, услышал чей-то звонкий голос:

— Пацаны! Айда на речку! Скупнемся зараз!

Стайка ребятишек, стуча босыми пятками, с криками помчалась за деревню.

«Вернись в детство, Борька! И дай тебе Бог в нем побольше улыбок», — думал Герасим, возвращаясь в дом, где ждала его мать.

— Отдохнули? Чего ж так скоро? Бориска где?

— С детворой на речку побежал.

— Теперь не скоро воротится, только к вечеру.

— А что хотела? Он нужен тебе сейчас?

— Нет. Я с тобой вздумала поговорить, сынок. Скажи мне честно, Бориска чужой тебе? Ты взял бабу с дитем?

— Да, мам, не кровный он.

— Родной отец кинул их иль сами прогнали?

— И то и другое. Честно говоря, я знаю его. Редкая тварь! Второго такого не сыщешь, только на заказ черти сообразить подобного могут. В общем, не случайно разбежались.

— А ты с ним где встрелся? — Поставила сыну кружку холодного молока, сама села напротив.

— Я, как всегда, привез на базар свои глинушки. Поставил, разложил все. Тут и покупатели пошли. Всяк свое хватает. Кто пепельницу, другой — цветочный горшок, масленки, едва успеваю подавать глянувшееся. А тут приметил мужика. Он сбоку примостился. На товар не смотрит, на меня косит. Да так зло, аж зубами скрежещет и кулаки скручивает. Я глянул — нет, не был с ним знаком, нигде не встречался. А он все ближе ко мне подвигается. Думаю, что за невидаль, чего ему от меня нужно? На всяк случай сумку с деньгами убрал с прилавка, к себе на пузо повесил. Ну так-то схлынула первая волна, почти половину товара скупили. Так всегда бывает. Потом, до самого вечера, по одному, по двое подходят. Вот в эту передышку тот хмырь подначил и говорит: «А знаешь, кто я есть?» Ответил, что мне до него дела нет. Если с каждым на базаре знакомиться, жить станет некогда. Тот хрен хвост поднял дрыном, мол, он не каждый встречный. А вот я! И как стал меня склонять, да все матом. Я стою, глаза вылупив, не пойму, за что обсирают.

— Дал бы ему по сопатке! — не выдержала мать.

— На базаре позориться не хотел. Мало что брешет дурак! А за кулаки в ментовку попасть не хотел. Зато он как спятил. Изводит, и все тут. Мне самому с ним связываться нельзя. Да и товар без присмотра не оставишь. Но дергаться начал. Нервы не железные. И спросил его, мол, чего тебе из- под меня надо? Чья жопа тебя выпердела, чего докапываешься? Не лезь, не выводи из себя, чтоб потом выть не пришлось. А тот чмо еще злей брехать стал. Ну я не стерпел. Схватил его за черепушку и об прилавок стукнул. Он затих. Свалился у ног и отдыхал почти до вечера. Под прилавком прохладно, и мухи не допекают, не грызут. Он и заснул. Я уже последнюю масленку продал, когда тот гнус очухался и стал требовать магарыч. Сказал, что он бывший муж Натальи. Я и ответил, мол, претензий к нему не имею. Он аж зашелся и как завопит: «Козел рогатый! Семью у меня умыкнул вместе с избой! Пришел на все готовое и в мудях не чешешь, а я как последний барбос на свалке приморился! За что? Чем ты лучше, харя твоя корявая?! Глянь на себя, страшней черта! Моего сына до икоты переполохаешь! Не смей к моим вваливаться, мурло свинячье!» — «Я пусть и не красавец, но меня там ждут и любят, — говорю. — А тебя вытрехнули и забыли имя. Будешь много вонять, заткну тебе пасть. И без крутых сам ребра посчитаю. Но после меня из больницы до конца дней своих не выскочишь! Я жалеть не умею. Прямо под прилавком и урою, чтоб долго не возиться».

Герасим засмеялся.

— Он быстро сбавил тон. И, видя, что я собираюсь уходить, стал просить на бутылку. Мол, так и быть, уступаю, но ты мне за это гони поллитровку. Конечно не дал. Зачем приваживать алкаша? Потом не отвяжется. Как дерьмо на лапти липнуть станет.

— То верно сообразил. Не дал — враз отшил. Так оно лучше. Единое не уразумею, как случилось, что чужое дите и тебя удалось? Даже говорит вот так же — взахлеб. И глаза, сам взгляд, и губешки твои, бегает вприскочку, пятки на заднице закручивает. До еды жадный, работать станет хорошо и много.

— Мало чего умеет. В городе жил, учить придется всему самой. Мне возвращаться надо. Не обижайся. Дело свое не могу оставить. Недели через две наведаюсь к вам. Постарайся с ним сдружиться. Что с того, если не кровный, сама говоришь — моя копия. Вместо себя оставляю Борьку. Верни ему детство. Обокрал на него пацана родной отец. А и к делу принорови. Как меня когда-то. Его только осторожно, не спеша приучай. Обидчивый он. Много горя видел. Ну да ты у меня добрая, умная, сама все поймешь и разберешься во всем.

— А не тушуйся, сладим. Нешто не смогу этого обогреть? Сумею! Лишь бы твоя судьбина наладилась! — улыбнулась сыну.

Еще с вечера собрала харчи до города. Домашнее все, свое. Масло и творог, сметану и сыр увязала, обмотала, аккуратно разместила по корзинам. Сало и грибы, варенье — ничего не забыла. Гладыш со сливками решила утром из колодца поднять. Там, в студеной воде, надежней, чем в холодильнике, сохранится.

И только управилась, Борька с речки вернулся, весь мокрый, в песке, а улыбка от уха до уха:

— Баб! А меня жаба обоссала! А я ее!

— Как же сумел? — хохотала старуха.

— Натурально! Догнал, наступил ей на лапу и обоссал насквозь.

— Зачем? За что обидел ее?

— А она меня? Я ж в руки взял, чтоб только посмотреть, а эта стерва меня отделала. Пацаны захохотали, мол, бородавки будут. Я их все вернул ей. А обоссал, чтоб пацаны знали: себя в обиду никому не дам — ни жабе, ни людям.

— Значит, правильно сделал, коль так…

— А еще знаешь чего я видел? Коней! Самых настоящих. И пастух дал покататься мне. Ну и набил жопу. В другой раз обещали дать поездить уже в седле. Хотя, может, еще привыкну, как все.

— Куда ж денешься? Поначалу все новое пугает и болит. Потом свыкаемся. Другие тебя не лучше. И ты сумеешь ездить без седла и уздечки. Тебя тоже послушается конь и полюбит. Лошади любят сильных людей, издалека человека чувствуют, не всякого подпустят. Если ж взял на спину, признал мужиком.

— А можно мне с пацанами в ночное?

— Бориска! Отец завтра уезжает. Аж через две недели приедет, побудь с ним, ночное от тебя не сбежит. Еще и надоест.