Читать книгу "Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие - Марина Крамер"

Она обхватила колени руками и уткнулась в них лбом. Женька, совершенно обескураженный ее вспышкой ярости и странным поведением, приподнялся и обнял ее за плечи, привлек к себе, легко преодолев сопротивление:

– Ну, что с тобой, котенок? Плохо тебе?

Марина вдруг всхлипнула, развернулась и обхватила его руками за шею.

– Женька… Женечка, ну, что мне делать? Что делать, скажи? Это не мне плохо – это тебе плохо со мной.

– Да, потому-то я и живу с тобой столько лет – что так мне плохо, – усаживая Марину к себе на колени и крепко прижимая к себе, усмехнулся Хохол. – Ну, что ты маешься опять, девочка моя? Что тебя так жрет?

Она подняла глаза и сказала медленно и четко:

– Мы с тобой сейчас, как два поезда на разъезде – стоим до сигнала диспетчера. Как велит – так и поедем, можем в одну сторону, а можем – в разные. Неужели ты не чувствуешь?

Хохол растерялся. Ему показалось, кровать под ним пошатнулась и вот-вот упадет. Он крепче прижал Марину к себе, как будто боялся, что она вдруг исчезнет, и пробормотал:

– Ты… что говоришь-то, а? Слышишь себя?

– Слышу. А разве ты не думаешь так? Разве ты сегодня не явился домой только к ночи потому, что готов был где угодно болтаться, только меня не видеть? Вот не ври сейчас и не говори того, что, по-твоему, я хотела бы услышать. Скажи так, как есть.

Женька понял вдруг – шутки кончились. Марина завела этот разговор неспроста, за ним непременно что-то кроется. И дело вовсе не в его насилии над ней…

Захотелось закурить, но он боялся отпустить ее, боялся, что больше уже не сможет удержать рядом, потеряет навсегда.

– Маринка… – хрипло вывернул он. – Что ж ты со мной делаешь-то? Зачем? Я жить не могу без тебя, я душу готов прозакладывать – а ты…

– А я хотя бы раз в жизни хочу поговорить честно. У меня, наверное, просто кризис какой-то. Ты думаешь, я тебя не люблю? Люблю. И ты это знаешь. Но, Женька, понимаешь, что-то не так идет, – Марина развернулась и села лицом к Хохлу. Тот машинально подхватил ее под спину, как делал во время занятий любовью, но потом опомнился и помрачнел. – Ну, не так! Не так, как раньше было. Может, мы просто стали старше…

– Маринка, тормози, я прошу тебя! – взмолился Хохол, но она упрямо продолжала:

– Неужели ты не понимаешь? Ну, как ты не чувствуешь? Я же просто в голос кричу – удержи меня рядом, не отпускай, сделай что-то! Так сделай, чтобы я только тебя видела, только тебя – чтобы все вокруг исчезло. Это только от тебя зависит!

Она вырвалась из его рук и отошла к окну, отдернула тонкую занавеску и взяла с подоконника пачку сигарет. Закурив, открыла форточку и впустила в комнату холодный воздух. Занавеска мгновенно надулась парусом, окутав Коваль, как плащом.

– Вот в этот момент все решится, сейчас – ни позже, ни раньше, – ровным голосом проговорила Марина, стоя спиной к замершему на краю кровати Хохлу. – И от твоего слова зависит, как все пойдет. Я хочу, чтобы ты был мужиком и сам решил. Я уйду или останусь. Как скажешь.

Она замолчала, но кожей чувствовала напряжение, охватившее Хохла, почти физически ощущала боль, которую причинила ему словами. И ей самой было больно от них, но тянуть дальше – Марина чувствовала это – уже невозможно. Ей было немного совестно только за одну маленькую деталь – она ничего не сказала Хохлу о звонке Ветки. Собственно, как и о звонке Ворона тоже. Возможно, и разговор этот она, сама того до конца еще не осознав и не признав, затеяла как раз для того, чтобы иметь повод уехать в Россию.

Хохол медленно поднялся с кровати и пошел к выходу. В дверях задержался и вдруг с размаху ударил кулаком в наличник двери. Раздался треск, и деревянная пластина развалилась, отскочив от стены. Марина вздрогнула, но осталась на месте, а Хохол, мельком взглянув на разбитые костяшки пальцев, ушел вниз.

Марина не могла уснуть, то ложилась, укрывшись с головой одеялом, то снова вставала и шла к окну, закуривала очередную сигарету и всматривалась в зимние сумерки, как будто надеялась увидеть там свое будущее. Хохол находился где-то в доме, но его не было слышно – не работал телевизор в гостиной, никто не ходил, не издавал никаких звуков. Марина чувствовала, как ноет сердце, как оно напряженно бьется в груди и не дает возможности лечь и уснуть. Да и сна не было. Стоило закрыть глаза, как тут же, словно на экране, возникали образы прошлого. Хохол, тогда еще довольно молодой, сильный и звероподобный, сидит на корточках у бассейна, в котором плавает обнаженная по пояс Марина. Вот она выпрыгивает из воды, хватается за его мощную шею и опрокидывает в бассейн. Женька, отфыркиваясь, старается удержать ее – и боится прикоснуться, потому что – нельзя, это тело принадлежит Егору Малышеву, только он имеет право. И кто такой Жека Хохол – простой охранник «смотрящего» Сереги Строгача, и не по чину ему прикасаться к самой Наковальне. А она провоцирует, дразнит – и добивается своего, и вот они уже в ее номере, и Хохол совсем потерял страх, голову и инстинкт самосохранения – он упивается каждым прикосновением, каждым вздохом этой женщины, покорно изгибающейся в его ручищах, выполняющей все, что только подсказывает ему фантазия. Марина и сейчас помнила ту их первую ночь вместе, когда к утру не могла пошевелиться, не могла разговаривать, ничего больше не хотела. Но именно в тот момент она ухитрилась забрать Хохла целиком в свои руки, подчинить его себе, сделать ручной домашней собачонкой. И именно это потом помогло ей выжить – потому что Женька уже не мог помыслить жизни без нее, не мог позволить пьяному Строгачу прикоснуться к ней, не мог спокойно вытерпеть оскорбления его чувства к этой женщине. Он сделал немыслимое – привезя ее домой, опустился на колени перед Малышом и просил только одного – позволить быть рядом с Мариной. Егор согласился – и потом, вероятно, сто раз пожалел об этом, хотя ни разу не сказал вслух. Женька лез вон из кожи, чтобы с ней ничего не случилось, прикрывал собой, прятал, увозил, покорно ждал, когда она уезжала к любовнику – кто еще способен был вынести такие издевательства? Он любил ее – и только этим объяснял все. А она сейчас предавала его любовь, малодушно устроив скандал на ровном месте.

Собственная черствость давно уже не приводила Марину в ужас – она привыкла к себе, такой, и спокойно жила в ладу с собой. Но именно сейчас почему-то стало очень обидно за Хохла, вынужденного стать единственной жертвой тяжелого Марининого характера и чудовищного эгоцентризма и эгоизма.

Она накинула халат и пошла вниз. Обычно во время ссор Женька уединялся в маленькой комнатке под лестницей – там стоял диван и небольшое кресло. Егор, когда проектировал дом, планировал эту комнатку как место, где может оставлять свои вещи домработница. Но Сара не жила здесь, приходила раз в два дня, а потому ей комната не была нужна. Женька же и раньше, в России, уединялся в подобном помещении, когда был уже не в состоянии видеть Марину и сносить ее капризы. Так было и сегодня. Из-под двери в коридор пробивалась узкая полоска тусклого света от небольшого бра над диваном. Марина постучала и, не дождавшись ответа, толкнула дверь, и вошла. Хохол полулежал на диване, закинув руки за голову. На полу красовалась полная окурков пепельница, небольшое окошко почти под самым потолком было открыто, и в комнатке стоял невыносимый холод, но Женька этого не замечал. Он смотрел в потолок и не переменил позы при появлении Марины. Она прошла к дивану, села на край и положила узкую ладонь на обнаженную грудь мужа, покрытую татуировкой и шрамами от ранений.