Читать книгу "Похитители жвачки - Дуглас Коупленд"

Несколько лет назад меня осенило: все люди, достигнув определенного возраста (внешность тут не имеет значения), начинают мечтать о бегстве из жизни. Они больше не хотят быть самими собой. Они хотят сбежать. В этот список входят Терстон Хауэл III, Энн Маргрет, все актеры из фильма «Рента», Вацлав Гавел, астронавты с космических челноков и мистер Шафлупагус из «Улицы Сезам».

А вас уже посетило это желание? Часто ли вы мечтаете о бегстве от самого себя – от того, кто ходит на работу и кормит семью, кто в целом неплохо устроился и еще не растерял всех друзей? Иными словами, от того, в чьей жизни уже не произойдет никаких перемен?

Вообще-то нет ничего дурного в том, что я – это я, а вы – это вы. Жизнь – вполне терпимая штука, согласны? Не волнуйся, я справлюсь. Мы все так говорим. За меня не тревожься. Сейчас я просто напьюсь и на ночь глядя залезу на eBay.com, где накуплю всякого хлама, о котором завтра даже не вспомню, вроде мешочка с монетами из разных стран мира или бутлег старого концерта Джонни Митчелла в Калгари.

Я упомянул определенный возраст. Я подразумеваю тот возраст, который у большинства людей в душе – как правило, от тридцати до тридцати четырех. Никто не чувствует себя сорокалетним. Печеночные пятна и дряблая кожа не в счет, когда дело доходит до твоего внутреннего возраста.

В душе мне тридцать два: я попиваю сангрию в Вайкики, и со мной флиртует Кристалл из Бейкерсфилда, пока Джоан (ей только предстоит родить двух наших детей) ушла в номер за другими солнечными очками, которые бы не так давили на уши. К ужину я немного обгорю, а вернувшись из отпуска, получу надбавку к зарплате в размере пяти тысяч долларов и новенький компьютер в придачу. Если мне сбросить фунтов пятнадцать и сменить легкий солнечный ожог на загар, то я буду выглядеть очень даже неплохо. Нет: классно.

Думаете, я тоскую по прошлому?

Разве что совсем чуть-чуть.

Ладно, чего уж там: я – король «выходного интервью». А Джоан – святая. Беда в том, что я лучше буду страдать, чем признаю ошибку.

Увы, когда-то я прощелкал возможность украсить свою жизнь парочкой уверенных штрихов. Я учусь мириться с тем, что из-за лени и бестолкового морального кодекса упустил несколько прекрасных шансов. Только послушайте: упущенные шансы и возможности. Я с блеском ввернул их чуть ли не в одно предложение. Однако мне было не до блеска, когда я это осознавал. Понадобилось – сколько, пять лет? – чтобы понять: я сам все испортил. Теперь я горюю, и горюю основательно. Лучшие годы моей жизни миновали. Остается лишь мчаться вперед с такой скоростью, будто меня присобачили суперклеем к машине времени.

Я не могу убежать даже от собственных снов. Раньше их отделяло от реальности розовое стекло, но примерно два увольнения назад мое чувство неполноценности проело в этом стекле дырку. Мне приснился злосчастный понедельник середины девяностых, когда выяснилось, что мой школьный друг Ларс – брокер-кровопийца. Прошла всего неделя (!) после похорон моей матери, как он позвонил мне и посоветовал вложить наследство в акции «Майкрософт». Я сказал Ларсу, что нашей дружбе конец и что он – паразит. Откровенно говоря, если бы корпорация «Майкрософт» исчезла с лица земли, я бы его простил. Но нет! Их дрянная операционка завоевала планету, а мамины сто тысяч превратились бы сегодня в тринадцать миллионов.

Сон про «Майкрософт» снится мне примерно раз в неделю.

Ну да ладно, найдется в моей жизни и кое-что приятное. Например, я люблю своего спаниеля Вэйна, а он любит меня. Вот это кличка – Вэйн! Можно подумать, он мой бухгалтер, а не пес.

Оказывается, собаки различают только гласные звуки. Это факт. Когда я вечером зову Вэйна, он не слышит «в» или «н». Можно с тем же успехом орать «Ээээээээээй». Можно даже крикнуть «Пэээээээйн», и он все равно отзовется.

Однажды я рассказал Минди (ревизору с прошлой работы) о том, как сильно я люблю Вэйна. Знаете, что она ответила? «Собаки – все равно что люди, только собаку можно усыпить, когда надоест». Я задумался: в каждом третьем доме есть собака. Выходит, все они, с точки зрения Минди, – члены семьи одноразового пользования. Надо наложить запрет на убийство собак. А как же кошки? Ну да, и на убийство кошек тоже. А змеи? А морские обезьянки?

Под морскими обезьянками стоит подвести черту. Я вообще люблю подводить черту, определять границы допустимого, поэтому окружающим со мной нелегко. Взять хотя бы людей, которые становятся подальше от тебя в очереди к банкомату. Нарочно отходят на пятьдесят футов, лишь бы ты не подумал, будто они пытаются увидеть твой пин-код. Смотрю я на таких типов и думаю: «Да ты, видно, серьезно в чем-то напортачил, раз выставляешь свое чувство вины напоказ!» Обычно я просто обхожу их и встаю к банкомату первым. Так им и надо.

Что еще? Если человек едет позади тебя на шоссе и сигналит фарами, чтобы ты съехал на крайнюю правую полосу, то он заслуживает самой жестокой кары. Я обычно тут же сбрасываю скорость и продолжаю ехать по своей полосе – наказываю Спиди-гонщика за наглость.

Даже не за наглость, а за то, что он дал людям понять, чего хочет.

Спиди-гонщик, друг мой, никогда не показывай людям, чего ты хочешь. Это все равно что послать им открытку с надписью: «Пожалуйста, не дайте мне этого сделать».

Цинично.

Но я не циник.

А пусть даже и так. По крайней мере циник всегда знает свое место.

Нет, последнее предложение вышло неладно. Перефразирую: по крайней мере циник знает, что ничем не отличается от других.

Опять мимо. Тогда еще попытка: по крайней мере циник знает, что он – просто человек. Что он стареет и теряет лоск, зато его жизненный опыт универсален. «Универсальный» – отличное слово. Циник отдает себе отчет, что живет в мире стареющих чудаковатых циников, которым в душе всегда тридцать два.

Он неудачник.

Хотя далеко не все циники – неудачники. Почти все мои знакомые богатеи тоже циничны. Это универсальное качество. Ликуйте!

Когда я был молод и глуп, я решил написать роман. Он должен был называться «Шелковый пруд». Здорово, правда? Похоже на название английского романа или фильма – например, «Под сенью молочного леса» Дилана Томаса – или пьесы Теннесси Уильямса. Героями «Шелкового пруда» должны были стать персонажи вроде Элизабет Тейлор и Ричарда Бартона, кинозвезды позапрошлого поколения, страдающие алкоголизмом и истерической сексуальностью, с мягкими чертами и расплывчатыми формами – тогда публика еще не знала, что чувственность актера определяется его мышечным тонусом, а не пресс-релизом. Мои герои кричали, визжали, злобно и колко бранились. Они пили как сапожники, трахались как кролики, а потом заставали друг друга в постели с другими (с которыми тоже трахались как кролики). В эти минуты они так и сыпали остроумной бранью. Персонажи «Шелкового пруда» буквально генерировали колкости. В конце концов все они сходили с ума, а человечество было обречено на скорую гибель. Занавес.