Читать книгу "Москва–Таллинн. Беспошлинно - Елена Селестин"

1.

— Фотографии, наверное, сделаны в середине восьмидесятых.

— Не помню, — слукавил Стас.

Точной была бы дата «1986».

— Таллинн выглядит так, будто в нем живет обида, — изрек Леха жалостливо.

Стас взял фотографии из рук друга, вгляделся. «Если можно на снимках разглядеть боль, то только мою. Как Леха сумел ее почувствовать? Забавно, от таких моментов остаются сувениры, и они вдруг выныривают из глубоких ящиков. Или же выползают продуманно?».

— Был октябрь, видишь, красные листья обрамляли стены и башню, они как яркие рыбы, облепившие камень.

— Нигулисте снимал когда-нибудь? — Леха пропустил описание пейзажа мимо ушей.

Стас вернулся в кабинет, пошуршал в ящике старинного письменного стола, вынес на балкон фотографии:

— Вот твой, твое… Нигулисте.

— Фасад, это только фасад! — возмутился Леха, будто Стас хотел всучить ему фальшивые купюры. — Мне нужен алтарь, чтобы каждая фигурка была видна. Донаторы! Съезди сними их крупным планом, — уточнил он просительно и замолчал, рассматривая верхушки деревьев перед балконом студии. За деревьями мерцал пруд, там плавали два белых лебедя в окружении мелких уток.

— Нет времени для твоих проектов, — ответил Стас твердо. Глядя сбоку на полуседую гриву курчавых волос, скрывающую лицо друга, он определил, что последует взрыв.

Стас привык, что идеи, время от времени овладевающие Лехой, заставляют его прогрызать ленивую жизнь вокруг, чтобы отвоевать энергию для воплощения. Когда в острой фазе такого состояния Леха агрессивной тучей врывался в редакции, библиотеки, музеи — куда бы он ни врывался — люди предпочитали подчиниться, внести лепту в построение тела идеи. Леха был убежден, что окружающие обязаны послужить горению славного делания, и все оцепенело служили. Это могла быть перепись дальневосточных муравьев, поиск ритуальных пещер древних народностей на Урале, восстановление сибирской Мангазеи и далее в любом духе. Идея когтисто терзала Леху от пяти недель до четырех месяцев, затем наступал период апатии. Единственным спасением был метод ускользания от Лехи в период обострений, но у Стаса не всегда хватало решимости надежно забаррикадироваться.

— Не стыдно тебе?! — Леха резко обернулся и взмахнул руками, словно ворон из новогодней сказки. — Донаторы! Люди вкладывали деньги, жертвовали для нас! Мы оказались неблагодарными потомками! — Леха кричал визгливо, так директор школы мог бы распекать выпускника, сорвавшего школьный бал. Стас сообразил, что речь шла о европейских событиях четырнадцатого или пятнадцатого веков:

— Я не их потомок, они были тевтонцы. Или ливонцы, что ли.

— Мы все вместе здесь! Времена и земли смешаны, это должно быть ясно даже тебе! — снова завопил Леха, подняв лицо к небу. Он походил на Карла Маркса, еще в большей степени на Моисея, пришедшего в отчаяние от тупости соратника.

— Не ори. Экология у них, надо полагать, была безупречной. Счастливые люди на свежем воздухе.

— А чума? Антисанитария всякая! Они ждали конца света и честно к нему готовились. Строили храмы с длинными шпилями — порталы в небо, лестницы в другие измерения, каялись и благотворительствовали.

Внизу сигналил автомобиль.

— Да заткнись ты, идиотская железяка, вот в кого мы выродились! — Леха обрушил гнев на владельца черной машины, живот его уже висел за парапетом.

— Сам ты чума, Лешик, — Стас придержал Леху; за годы знакомства ему много раз приходилось вызволять и поддерживать друга.

— В Средневековье решалось, спасется человечество или — соблазнится и свалится на путь превращения в придаток машины, — сообщил Леха обретя равновесие, — и мы стали! У Босха на картине из задницы человека торчит железное устройство, он знал, какая грядет зараза…

— Дети, ссоритесь что ли опять? — скрипучий бас Варвары мгновенно усмирил Леху, из сердитого немолодого человека он превратился в ласкового мальчика в одежде, купленной в магазине для толстяков:

— Зараза грядет, — повторил Леха шепотом.

Мать Стаса стояла в проеме балконной двери, держа в руке длинный мундштук с торчащей тощенькой сигаретой, другую руку она протянула Лехе для поцелуя. Тот склонился.

— Варвар Иванна, — голос Лехи звучал жалобно, — конец света давно случился, мы проживаем в техногенном обществе свои вялые судьбы.

— Тогда идемте пить чай. Лешик, для тебя купила клюквенную пастилу, — проскрипела Варвара и, развернувшись на каблуках, зашагала в соседнюю квартиру, помахивая мундштуком как тлеющей дирижерской палочкой.

* * *

Леха занял место за кухонным столом, где на светлой скатерти стояли старинная фарфоровая статуэтка и композиция из цветов. И если, например, в других домах хрустальная с серебром сахарница могла быть пыльной изнутри, заснеженной прилипшими крупинками сахара, то у Варвары куски сахара лежали будто пирожные в венской кондитерской — смирные и сосчитанные, не хватало кружев вокруг каждого белого кирпичика.

— Мам, ты Леху балуешь, — а он хочет отправить меня в Таллинн, — наябедничал Стас, входя в кухню, — снимать средневековых неизвестно кого.

— Варвар Иванна! — воззвал Леха уже с набитым ртом. — Донаторы оплачивали роспись алтаря, за что их изображали маленькими, вот такусенькими — в самом низу доски, со всем семейством. Что означало бессмертие, веками молились на их изображение! — Леха взмахнул рукой и чуть не опрокинул редкой красоты чайник. — Их нужно чествовать сегодня, пока мы еще не вполне потеряли человеческий облик.

— Стоп. — Насторожилась Варвара, чайник со стола убрала. — Стасик поедет в Таллинн? Опять? — Глаза за стеклами очков сузились.

— В крайнем случае скажу пусть меня отправят в командировку, — примирительно сказал Стас.

— Поезжай в Прагу, — Варвара всегда знала как следует поступать ее сыну. — На фестиваль.

— Но я не был в Эстонии десять лет.

— Недавно уехал и пропал — я что, не помню?

— Не помнишь, — Стаса начал раздражать этот разговор.

— Пытаюсь ему втолковать… — Леха хотел налить себе чаю, опрокинул что-то на столе, но не смутился, — Эстония для нас географически близко, но там флюиды, противоположные вибрациям, которые мы ощущаем в Москве. Это рождает продуктивный диссонанс, — заключил он доверительным тоном. — Интересно вычислить, какая сторона влияет плодотворнее, выявить бы коэффициенты, хотя все наслоилось, события последних лет чересчур стремительны. И приземлены… ускорение временных парадигм… — уставившись в пространство, он чесал голову десятью пальцами.