Читать книгу "Век хирургов - Юрген Торвальд"

Познакомившись с некоторыми записями и документами, я обнаружил, что девизом, которому подчинены все нижеследующие главы, руководствовался мой почти забытый, с неудовольствием упоминаемый в собственной семье дед, отец моей матери, Генри Стивен Хартман. Те слова были не раз подчеркнуты его рукой, будто тем самым он хотел обратить чужое внимание на то, какое огромное значение им придавал.

Генри Стивен Хартман происходил из эмигрировавшей в Америку немецкой семьи учителей, главе которой, Карлу Вильгельму Хартману, в те тяжелые времена, когда колонисты только начинали осваивать Новую Англию, приходилось не только учительствовать, но и выполнять функции врача.

По всей вероятности, на протяжении всего того времени, когда Карлу Вильгельму поневоле приходилось заведовать «медицинской практикой», его не покидало чувство неловкости, ведь медицина была далека от его основной профессии. Во всяком случае своего сына Уильяма он отослал учиться к бродячему «врачу»-шотландцу, который был вынужден покинуть родные места из-за пьянства, но тем не менее «на трезвую голову» пользовался славой умелого врачевателя, прежде всего грыж и свищей прямой кишки. К изучению науки грыжесечения и устранения свищей сын относился с большим прилежанием. Его бродяжие медицинские опыты состояли в путешествиях из Нью-Йорка, а время от времени из Бостона, через многочисленные американские штаты, которые он исколесил на запряженной единственной лошадью повозке. В отдаленных районах страны он стал одним из самых популярных специалистов в области врачевания свищей, на чем даже сумел сколотить немалое состояние.

Уильям Хартман, будучи уже немолодым человеком, женился на женщине, переселенке из Франции, тридцатью годами моложе него. Как можно заключить из его записок, она была невероятно начитанна, занималась изучением истории и сочинением стихов. Уже в возрасте шестидесяти четырех лет, в 1826 году, Уильям становится отцом близнецов. Один из братьев получает имя Ричард, второй – Генри Стивен. Отец настаивал на том, что оба должны стать настоящими, академически образованными хирургами. Между тем система медицинского образования в Соединенных Штатах к тому времени была развита настолько, что оба брата в Гарварде получили высшее медицинское образование, которое им предстояло завершить научной стажировкой в Европе. Как явствует из записок, душевные качества и склад характера Уильяма Хартмана в разной степени проявились в его сыновьях. В конечном итоге Ричард унаследовал от него деловую хватку и некоторую меркантильность, а потому еще до начала учебы покинул отца и брата. Пять лет спустя Ричард возвратился назад, успев заработать две сотни тысяч долларов. Как ему удалось их добыть, так и осталось невыясненным. Также неясно, каким способом он позже преумножил это свое состояние. Но все же известно, что Ричард, скончавшийся, когда ему было уже за семьдесят, так и не женившийся и не оставивший после себя детей, завещал большую часть своего имущества брату, которого очень любил, видя в нем лучшую часть себя самого. Так Генри Стивен в конце концов обрел статус, позволивший ему распоряжаться своей жизнью в соответствии со своими интересами.

Жизненные перспективы Генри Стивена Хартмана приобрели отчетливые очертания в тот самый день, когда, находясь в Бостоне, он узнал об открытии наркоза. Ввиду его склонности к хирургии это открытие пробудило в нем интерес к ее истории, любовь к которой еще до того была привита его матерью. Убежденный в революционном значении открытия наркоза для развития хирургии, он направился в Европу, чтобы собственными глазами увидеть победное шествие американского изобретения. Эмпирический опыт, полученный в той поездке, укрепил его веру в то, что бурное развитие этой области медицины не за горами. Крепче стало и его желание стать свидетелем ее прогресса – как он стал свидетелем первой операции под наркозом. Унаследованные от отца любопытство и жажда путешествий сделали за него остальное.

Не обремененный никакими финансовыми заботами, а позже даже весьма разбогатевший и полностью независимый, с раннего детства привыкший разговаривать на трех языках (английском, немецком и французском), он путешествует по Америке и Германии, Англии и Франции, Италии и Испании, России, Индии, Африке и многим другим странам и континентам нашей планеты. Ему довелось повстречать почти всех хирургов и ученых, чьи имена жирным шрифтом вписаны в вековую историю хирургии благодаря их новаторским идеям, прикоснуться к полкам почти всех библиотек и исходить почти все музеи мира, а также и самому собрать архив работ, которые, взятые в совокупности, складываются в красочную мозаику, изображающую зачаточный этап великой науки, рассказывают о ее героях и жертвах, их успехах и поражениях. В 1922 году, за всю свою необыкновенно долгую и насыщенную жизнь пережив пять операций, Генри Стивен Хартман умирает от сердечного приступа, находясь в Швейцарии. К тому моменту как странствующий историк медицины он пережил столетие хирургии буквально от начала до конца, скопив множество записок о своих приключениях. При этом его манера излагать зачастую выдает в нем на удивление находчивого повествователя.

Генри Стивен Хартман завещал свой личный архив и заметки тому из своих потомков, который однажды, возможно, ощутит такой же глубокий интерес к хирургии в сочетании с неменьшим интересом к ее истории. Через двенадцать лет после его смерти я занялся штудированием книг по медицине, а после обратился к изучению истории. Таким образом я случайно оказался наследником его достояния. Оно и побудило меня самостоятельно объехать страны в пределах и за пределами Европы, ставшие некогда местом, где разворачивались решающие для науки события. Это занятие в конечном итоге привело меня к изучению истории хирургии, которая отнюдь не ограничивается общеизвестными медицинскими фактами. Чтобы восполнить белые пятна в беллетристическом наследстве моего деда, мне пришлось подробнее познакомиться с общей атмосферой того столетия, характерными для него персонажами, образом жизни, бытовыми привычками, частными судьбами, досконально изучить все описания внешности и манеры говорить современников моего деда, им упомянутых. Я сделал попытку понять их и к ним приблизиться в той же степени, в какой, должно быть, был близок к ним сам Генри Стивен Хартман. Поиски достойного обрамления для весьма примечательных заметок моего деда заняли у меня целый год, в течение которого меня терзали подозрения, что рассказчик в моем изложении заслоняет хроникера. В равной степени и по той же причине меня мучила и история с сигарой из главы «Варрен». Собранные для написания этой книги источники, однако, убедили меня, что сведения, содержащиеся на страницах его записок, совершенно достоверны, если мы, конечно, закроем глаза на некоторую ограниченность медицинских и исторических взглядов и суждений, обусловленную эпохой. Так, за год работы из оставленных Генри Стивеном Хартманом беглых очерков родилось это упорядоченное, пропущенное через собственный опыт и тем дополненное повествование.