Читать книгу "Авантюристы. Морские бродяги. Золотая Кастилия (сборник) - Густав Эмар"

Протяженность Сены от Шансо, где она начинается, до Гавра, где она впадает в море, не больше двухсот лье, и, несмотря на это, Сену можно назвать одной из величайших рек, ведь со времен Юлия Цезаря до наших дней на ее берегах решались судьбы мира.

Туристы, живописцы, путешественники, отправляющиеся в дальние края на поиски красот, вряд ли сыщут что-то прекраснее этой петляющей меж равнин и холмов реки, на чьих берегах стоят многолюдные города, а деревушки заманчиво разбросаны среди зеленых просторов или прячутся в прибрежных рощах.

Наша история началась 26 марта 1641 года в одной из таких деревень, в нескольких лье от Парижа.

Была в той деревне всего одна улица. Узкая и длинная, она спускалась с самого верха довольно высокого холма, вилась вдоль маленькой речушки и обрывалась на самом берегу Сены. По обе стороны улицы тянулись низкие неказистые домики, большая часть которых была приспособлена под гостиницы для всякого рода путников, останавливавшихся на ночлег в этой деревне.

В начале улицы высился богатый монастырь, возле которого располагалось скрытое в глубине обширного сада внушительное строение, служившее гостиницей богатым людям, которых дела или поиск развлечений приводили в эту деревушку, окруженную со всех сторон роскошными жилищами знати.

О том, что в деревне существует такая гостиница, догадаться можно было, лишь войдя через нижнюю дверь ограды в сад, в глубине которого и высилось здание. Со стороны дороги имелся у гостиницы другой вход, через трактир, к которому и подъезжали экипажи.

Однако принимал трактирщик, он же хозяин гостиницы, не всех приезжих. Он был весьма разборчив и уверял, что гостиница его, удостоенная посещением короля и всесильного кардинала, не должна служить пристанищем для бродяг. Чтобы оправдать свое самоуправство, трактирщик заказал вывеску, на которой был изображен французский герб, по низу которого шло название, выведенное золотыми буквами: «Гостиница Французского Двора».

Гостиница пользовалась доброй славой не только в этих краях, но и в самом Париже, и, надо прибавить, не на пустом месте: хотя трактирщик был придирчив в выборе своих постояльцев, но прислуживал гостям и ухаживал за их лошадьми он с отменным рвением.

Стояли последние дни марта, и было еще довольно холодно. Голые, покрытые инеем ветви деревьев печально вырисовывались на фоне неба. Снег все еще плотно укрывал землю. Хотя было около десяти часов вечера, видно было как днем, потому что луна, плавая в облаках, освещала местность своими лучами.

Все спало в деревне, только из-за зарешеченных окон «Гостиницы Французского Двора» падали широкие полосы света, показывавшие, что там, по крайней мере, еще бодрствуют.

Однако путешественников в гостинице не было. Всем, приезжавшим днем и с наступлением ночи, трактирщиком было отказано. И теперь этот толстяк с широким умным лицом и лукавой улыбкой озабоченно ходил по огромной кухне, нет-нет да и бросая рассеянные взгляды на приготовления к ужину, которыми были заняты главный повар с подручными.

В это время пожилая женщина, маленькая и кругленькая, влетела в кухню и воскликнула:

– Правда ли, мэтр Пильвоа, что вы приказали Мариетте приготовить, как она уверяет, комнату с балдахином?

– И что сказала Мариетта? – спросил трактирщик строгим голосом.

– Что следует приготовить лучшую комнату.

– И какая же комната лучшая, мадам Тифена?

– Комната с балдахином, потому что в ней ее величество…

– Раз так, приготовьте комнату с балдахином, – перебил трактирщик.

– Однако, – осмелилась возразить мадам Тифена, ведь она пользовалась некоторой властью в доме: во-первых, как законная жена трактирщика и, во-вторых, как обладательница довольно скверного характера, – мне кажется, при всем моем к вам уважении…

– При всем моем к вам уважении, – воскликнул трактирщик, гневно топнув ногой, – вы дура, моя милая! Делайте, что я велел, и перестаньте жужжать у меня над ухом!

Мадам Тифена поняла, что ее муж и господин не расположен в этот вечер к пререканиям. Как женщина благоразумная, она ушла, оставляя за собой право при случае сполна отплатить мужу за полученный выговор.

Весьма довольный своим решительным поступком, трактирщик бросил торжествующий взгляд на слуг и направился к двери, ведущей в сад, оставив повара и его подручных молча удивляться необычному поведению хозяина. В тот миг, когда мэтр Пильвоа взялся рукой за ручку, дверь вдруг сама распахнулась перед его носом. Мэтр Пильвоа поспешно отскочил назад, пропуская в помещение мужчину.

– Наконец-то! – радостно вскрикнул незнакомец, бросив шляпу с пером на стол и скидывая плащ. – Ей-богу! Я думал, что оказался в безлюдной пустыне.

И прежде чем трактирщик, чрезвычайно удивленный бесцеремонностью гостя, успел открыть рот, тот придвинул к камину стул и преспокойно расположился возле огня.

Лет вошедшему на вид было двадцать пять. Длинные черные волосы в беспорядке падали на его плечи, черты его благородного лица свидетельствовали об уме, а в черных глазах читались мужество, пылкость и привычка повелевать. Вся физиономия незнакомца носила отпечаток величия, умеряемого, впрочем, доброжелательной улыбкой большого рта с красиво очерченными, яркими губами, обнажавшими ослепительно-белые зубы. Верхнюю губу украшали по моде того времени изящно завитые усы, а под бородой угадывался квадратный подбородок, говорящий об упрямом нраве.

Костюм незнакомца выглядел отнюдь не роскошно, однако был опрятен, скроен со вкусом и несколько походил на военный, чему способствовали два пистолета, заткнутые за пояс, и длинная шпага со стальным эфесом, висевшая на перевязи. Незнакомец был высок ростом, строен и, видимо, силен. Отвага, сквозившая во всей его наружности, выдавала в нем одного из тех людей, которых было в то время очень много: людей, с первого раза умевших требовать – полагая, что имеют на это право, – уважения от тех, с кем сводил их случай.

Между тем трактирщик, несколько оправившись от испуга и удивления, сделал несколько шагов к незнакомцу, поклонился ниже, чем ему самому хотелось бы, затем под влиянием направленного на него горящего взгляда стянул с головы колпак и проговорил не вполне уверенно: