Читать книгу "Белый человек - Александр Кондратьев"

Эта история начинается с улыбки. Это не одна из тех дежурных улыбок, которыми мимоходом обмениваются знакомые; и не одна из тех, что можно увидеть на лице матери, когда она следит, как ее ребенок играет в песочнице; и не одна из тех, что нарисована на лице клоуна поверх щетины. Улыбка, о которой идет речь, похожа на оружие. Улыбка и есть оружие: бывают улыбки острые, как стальные наконечники; бывают настойчивые, как дуло пистолета; третьи — ядовитые, как отрава для крыс. Улыбку, с которой все началось, легко представить, если закрыть глаза и подумать вот о чем: широкая, просторная кухня в старом доме, обои пожелтели и протерлись в том месте, где стоял стол или другая мебель; лампа в пыльной люстре раскрашивает кухню в грязный желтый цвет, будто кто-то пролил на все масляную краску и широкой кистью придал объектам грубые очертания; на маленьком столе, покрытом скатертью с крупными — с голову ребенка — выцветшими вишнями, стоит корзина с заветренными фруктами; от скатерти пахнет грязной тряпкой; под ножкой стола — сложенная несколько раз бумага, чтоб не качался; а за столом, на деревянном стуле со спинкой в три перекладины — враг, самое ненавистное существо, которому желаешь смерти; он (она?) тянется к вазе с фруктами, за кислым зеленым яблоком; враг смотрит с озорным блеском в глазах и хрустит яблочком; кто он, кого ты так ненавидишь? твой лучший друг? отец? дядя? кто-то, с кем ты делишь постель? Кого ты представил, когда прочитал про врага? Кого бы ты убил, если бы не боялся наказания? Неважно, забудь, важно другое — твоя улыбка, которая медленно, как восходящее солнце, зажигается на лице: ты знаешь, что все фрукты пропитаны смертельным ядом. Еще немного, и яд подействует. Глаза врага округлятся, щеки мертвенно побледнеют, на смену бледности придет синева; враг начнет хлопать ртом, хвататься за горло. Может быть, его стошнит. Он упадет, повалив стол, стул и будет корчиться на земле. А что сделаешь ты? Выскажешь ему все, что думаешь о нем, чтобы, умирая, он знал, кто и почему так поступил с ним? Или ударишь его? Может быть, приспустишь штаны и помочишься на него? На самом деле, это тоже не имеет никакого значения. Важно лишь то, как ты это сделаешь — ты сделаешь это с улыбкой.

* * *

Когда Данила рассказал старосте Григорию, что нашел его дочь мертвой на берегу реки, староста не смог сдержать улыбку. Это была гадкая, ядовитая улыбка. Григорий поймал себя на мысли: жаль, он не сделал этого своими руками. Его дочь была настоящим стихийным бедствием. Если где-то там, на небесах, сидит бог и ему есть дело до человеческих прегрешений, он сполна наказал Григория, одарив его Лилией. Мало того, что она трахалась с кем попало и позорила его перед всем Приютом, так она еще несколько раз едва не сделала его дедушкой. Благо, у медсестры Снежаны хватило сноровки, чтобы предотвратить нежелательные последствия Лилькиной беспечности. Но вот как оно вышло — кто-то нашел способ получше.

Григорий дернул губами, пытаясь скрыть от Данилы улыбку. Непонятно, удалось или нет. И тут вдруг накатила тоска. Перед глазами понеслось хорошее: как Лилька лежала в его руках маленьким пищащим комком, как в первый раз встала на ножки и сразу же повалилась на спинку, как перепугалась в грозу и пришла в их с Настей постель. В глазах защипало: больше нет дочери, какой-то изверг изуродовал ее и убил. Григорий подумал о страхе, который накатил на Лильку перед смертью: ужасное понимание, что этот отвратительный эпизод, наполненный страхом и болью, — последний для тебя, вот так все кончится и ничего больше не будет.

Григорий шмыгнул носом, сморгнул. Он услышал свой голос издалека, будто тот летел с улицы или из погреба.

— Уверен, что она?

Данила нервно мял шапку в руках и отводил взгляд. Одним сапогом он наступил на другой и стоял в неловкой позе — будто приспичило по малой нужде.

— Волосы рыжие, пятно на лбу. Как тут спутаешь, — промямлил он.

Григорий схватился за волосы. Злой радости как не бывало — откуда она только взялась. Лилька! Его Лильки больше нет!

Григорий издал звук, какой издала бы собака, если бы ее прижгли раскаленным железом. Тонкий пронзительный визг — не ждешь такого от человека его комплекции. Данила вздрогнул и, перепуганный, отшатнулся. Рыбак выглядел так, будто вот-вот зайцем ускачет прочь.

Наверху затопали. По лестнице, тяжело дыша, грузно скатилась Анастасия, жена старосты. Она не успела переодеться со сна, и ее массивные бледные ляжки с голубыми росчерками вен неприлично торчали из-под мятой ночной рубашки. Это притянуло взгляд Данилы.

Увидев ссутулившегося рыбака, шапку в его длинных пальцах с грязью под ногтями, заметив влажные полосы, тянущиеся от морщинистых уголков по вздувшимся мужниным желвакам, Анастасия, казалось, вмиг все поняла.

— Лилия! — взвизгнула она. — Это Лилька! Это она, да?! Что с ней?!

— Иди отсюда! — рявкнул Григорий. — Поднимайся наверх. Нечего тебе тут делать. Нечего тут голосить!

Конечно же, это не помогло. Анастасия бросилась к Даниле и вцепилась в фалды его пиджака. Ткань затрещала.

— Даня, миленький! Что случилось?! Что с Лилькой? Умоляю, миленький, скажи! Пожалуйста, прошу тебя! Что с моей девочкой? С ней все хорошо? Что случилось?

Данила трясся в мощных руках женщины и вопросительно глядел на ее мужа.

— Жена, успокойся! Отойди, я тебе говорю! — и когда та не послушалась, Григорий с силой рванул ее на себя. Женщина не удержалась и свалилась на пол. Рубашка задралась, раскрывая подробности, в которые Данила тотчас вцепился взглядом.

Староста брезгливо посмотрел на жену, поморщился, перевел взгляд на рыбака и тут же уставился в пол.

Некрасивую сцену прервал звонкий голос. Перегнувшись через перила второго этажа, на взрослых сверху вниз смотрел Антон, младший брат Лилии. Крики взрослых разбудили его, и он прибежал из своей комнаты в одних трусах. Он дрожал и переступал с ноги на ногу.

— Что такое?

— Иди к себе! — приказал Григорий то ли жене, то ли сыну.

Послушалась жена: она неловко встала, продемонстрировав Даниле необъятные ягодицы, и, тяжело ступая, поднялась по лестнице. Анастасия, не заметив сына, ушла в спальню, и Антон бросился за ней: «Мама! Мама!»

— Подожди минутку, я плащ надену, — сказал Григорий.

Данила хмурился, глядя, как староста сражается с рукавами и никак не может попасть. Наконец он кое-как справился и решительно зашагал к двери. Только про обувь забыл, но Данила не стал с ним спорить.

— Пошли, — рявкнул староста, открывая скрипучую дверь.

— Куда?

— Навестить кое-кого.

— Кого? — зачем-то спросил Данила, хотя знал ответ.

Староста улыбнулся, ведь улыбка — это оружие. А оружие ему было необходимо — для той цели, с которой он выходил из дома.